10. Ibid, p 32.
11. См. Старшая Эдда, «Прорицание Вельвы», 45, 54, 57; Младшая Эдда, «Видение Гюльви». Цитаты в переводе А. Корсуна.
12. От Матфея, 24:3 — 36.
ЭПИЛОГ. МИФ И ОБЩЕСТВО
1. Многоликий Протей
Завершенной и непогрешимой системы толкования мифов не существует, да и не может быть. Мифология подобна Протею, древнему богу моря, чьи речи всегда суть истина. Это бог, который
Разные виды начнет принимать и являться вам станетВсем, что ползет по земле, и водою и пламенем жгучим.[6]
В своих жизненных странствиях наш герой, желая что — либо выведать у Протея, должен был ухватить его, в его мнимом обличий, и цепко держать, не выпуская, покуда он не явит себя в своей подлинной форме. Но и тогда этот хитрейший из богов никогда не открывал всей глубины своей мудрости, даже самому искусному из вопрошающих. Он отвечал лишь прямо на поставленный ему вопрос, и то, что он открывал, в равной мере могло быть и многозначимым, и пустячным, в зависимости от заданного вопроса..
Здесь ежедневно, лишь Гелиос неба пройдет половину:В веянье ветра, с великим волнением темныя влаги,Вод глубину покидает моской проницательный старец;Вышед из волн, отдыхать он ложится в пещере глубокой;Вкруг тюлени хвостоногие, дети младой Алосиды,Стаей ложатся, и спят, и, покрытые тиной соленой,Смрад отвратительный моря на всю разливаютокрестность.
Греческий царь — воитель Менелай, которому дочь Протея помогла найти дорогу к уединенному логову древнего отца морей и научила, как добиться от него ответа, хотел лишь узнать тайну своего собственного рока и отыскать своих друзей. И бог дал ему ответ.
Мифология интерпретировалась в современном сознании как примитивная, неумелая попытка объяснить мир природы (Фрейзер); как продукт поэтической фантазии доисторических времен, неправильно понятый последующими поколениями (Мюллер); как хранилище аллегорических наставлений, направленных на адаптацию индивида к сообществу (Дюркгейм); как групповая фантазия, симптоматичная для архетипных побуждений, скрытых в глубинах человеческой психики (Юнг); как средство передачи глубочайших метафизических представлений человека (Кумарасвами); и наконец, как Откровение Бога детям Его (Церковь) Мифология, собственно, и есть все это вместе взятое. Суждения же о ней зависят от того, кто выступает в качестве судей. Ибо, если рассматривать ее не с точки зрения того, что она представляет собой, а с точки зрения ее воздействия на умы, задавшись вопросом, что она значила для человечества в прошлом и что может значить сегодня, оказывается, что мифология в той же мере, что и сама жизнь, ответственна за все упования индивида, расы, эпохи, за все чем они одержимы.
2. Функции мифа, культа и медитации
В своих жизненных проявлениях индивид неизбежно только частично и искаженно представляет целостный образ человека. Он ограничен уже тем, что есть либо мужчиной, либо женщиной; в каждый момент своей жизни он ограничен опять же, будучи ребенком, юношей, взрослым или же старцем; кроме того, в своих жизненных ролях он по необходимости специализируется как торговец, ремесленник, вор или слуга, вождь или священник, мать, жена, монахиня, проститутка; он не может быть всем одновременно. Поэтому целостность — полнота человека — заключена отнюдь не в отдельном лице, а в обществе как едином целом; индивид может быть только членом его, органом. Сообществу, к коему он принадлежит, он обязан своим образом жизни, языком его мыслей и общения, идеями, которыми он живет; к прошлому его общества восходят те гены, которые создают его тело. Отважившись отмежеваться, будь то в действиях, в помыслах или чувствах, он отлучается от самих источников своего существования.
Родовые обряды, связанные с рождением, инициацией, браком, погребением, возведением в сан и так далее, и тому подобное, — все это призвано служить для перевода смысла переломных моментов в жизни и деяниях индивида на язык классических, безличных форм. В них он открывается для самого себя не как конкретная личность, а как воин, невеста, вдова, священнослужитель, вождь; и в то же время они призваны воскресить в памяти остального сообщества старые уроки архетипических стадий. Все участвуют в церемониале соответственно своему рангу и функциям. Все общество зримо для самого себя предстает как непреходящее живое единство. Поколения индивидов уходят как анонимные клетки некоего живого тела; но основополагающая, неподвластная времени форма остается. Выходя за рамки индивидуального видения в поле зрения сверхличностного, человек обнаруживает в себе новые силы, обогащается, находит опору и возвеличивается. В своей мирской роли, сколь бы скромна ни была она, он причащается к прекрасному празднественному образу человека — образу потенциально присущему, но неизбежно таимому в каждом их нас.
Уставы общественного долга переводят уроки празднества в русло нормального, повседневного существования, служа постоянной опорой для индивида. И наоборот, отрешенность, бунт — или изгнание — разрушают животворные связи С точки зрения единства социума, такой отверженный индивид — просто ничто, сущая потеря. Тогда как человек, который может честно сказать, что он сыграл свою жизненную роль — будь то священника, проститутки, королевы или раба — есть некто, в полном смысле слова быть.
Обряды инициации и возведения в сан преподают урок сущностного единства индивида и общности; более широкий горизонт открывают календарные празднества. Подобно тому как индивид является органом общества, так род, племя, город — равно как и все человечество — являются лишь фазами могучего космического организма.
Сезонные празднества так называемых примитивных народов обычно представляются как попытки управлять природой. Такое представление ошибочно. В каждом действии человека присутствует что — то от желания управлять, особенно же в тех магических обрядах, которые, как считалось, вызывают дождь, исцеляют болезнь или предотвращают наводнение; и тем не менее во всех подлинно религиозных обрядах (в противоположность ритуалам черной магии) доминирующим мотивом является подчинение неотвратимости судьбы — и в сезонных празднествах этот мотив особенно очевиден.
Насколько известно, нет ни одного племенного обряда, который был бы направлен на то, чтобы отвратить, скажем, приход зимы; напротив, все обряды готовят общину к тому, чтобы вместе со всей природой пережить этот страшный сезон холодов И весенние обряды отнюдь не пытаются заставить природу немедленно родить хлеб и плоды для изголодавшего племени; напротив, в этих обрядах всем миром готовятся к обычным сезонным работам. Здесь празднуют, отмечают и представляют само чудо годового цикла, с его радостями и тяготами, как продолжающееся в жизненном круге человеческого сообщества.
Множество других символов непрерывности природного бытия заполняют мир сообщества, живущего в мифологических координатах. Например, кланы американских охотничьих племен обыкновенно считали себя потомками единого предка — полуживотного, получеловека. Это предки, породившие не только людей данного клана, но также животных, именем которых называется клан; так, люди клана бобра считались прямыми потомками бобров, были защитниками этих животных и, в свою очередь, сами были защищены животной мудростью своей лесной родни Или другой пример: хоган, или мазаные глиной хижины индейцев навахо из Новой Мексики и Аризоны, которые строились на основании их представлений о строении космоса. Вход в жилище был обращен на восток. Восемь сторон хижины соответствовали четырем сторонам света и промежуточным направлениям. Каждый линия и пересечение соответствовали элементам великого и всеобъемлющего хогана земли и неба И так как душа самого человека считалась тождественной по своей форме со всей вселенной, глиняная хижина являла собой образ изначальной гармонии человека и мира и напоминание о сокровенном жизненном пути к совершенству.
Но есть и другой путь — диаметрально противоположный пути общественного долга и народного культа. С точки зрения приверженности долгу, любой, отверженный от общины, — ничто С другой же точки зрения, однако, это отчуждение есть первый шаг к вопрошанию. Каждый несет в себе все; поэтому вопрошание может быть направлено и к самому себе. Различия пола, возраста или призвания отнюдь не сущностные характеристики человека; это всего лишь маски, которые мы временно носим на сцене мира. Образ человека, сокрытый в нем, не следует путать с его одеждами. Мы считаем себя американцами, гражданами XX века, жителями Запада, цивилизованными христианами. Мы или добродетельны, или грешны. Однако подобные определения не говорят нам, что значит быть человеком, они отмечают лишь случайные обстоятельства времени и места рождения или статьи дохода. Что же в нас главное? Каков фундаментальный характер нашего бытия?
