Команды кораблей, состоящие больше из смуглолицых горластых греков и пестро одетых чернокожих алжирских негров, начали выгружать из трюмов на шаткие, гнущиеся под ногами доски товары – тюки с сушеными фруктами и бочки вина. Разгрузка судов сначала шла медленно. Но вдруг у матросов неожиданно появились помощники. Неизвестно откуда взялись одетые в лохмотья, нечесаные, обросшие клочковатыми бородами люди. Они, не рядясь со шкиперами о том, как вознаградят их за труды, ловко взваливали тяжелые тюки на плечи, катили бочки, опережая в работе матросов.
Появление в гавани такого количества обнищалого люда удивило портовых чиновников[67]. Они и не предполагали, что в Хаджибее скопилось так много непрописанных беглых.
Приход кораблей сразу внес оживление в городок. На улицах зазвучала разноязычная речь. Иноземные моряки в красных фесках, широкополых шляпах и чалмах заполнили кофейни и лавки купцов. Началась меновая торговля между иностранцами и местными жителями. Сразу в Хаджибее запахло апельсинами, пряностями. На женщинах появились платья, сшитые из ярких турецких тканей.
Греческие купцы дивились тому, что молодые женщины ходили свободно, без провожатых. Они по привычке оценивали их достоинства, потому что в городах Малой Азии все еще процветала торговля невольницами, которой не брезговали заниматься некоторые из них.
Но в основном прибывших на кораблях негоциантов интересовало здесь одно – хлеб. Каждый греческий купец мечтал обменять свои товары на доброе пшеничное зерно и до верха наполнить им трюмы своего корабля, чтобы затем продать его в портах Малой Азии втридорога. Турция, Греция, весь Ближний Восток остро нуждались в хлебе.
Однако прибывшие в Хаджибей купцы на этот раз едва не потерпели неудачу. 1794 год выдался неурожайным – засуха охватила все Причерноморье. Правительство, опасаясь голода, запретило вывозить за границу хлеб. Лука Спиридонович и другие хаджибейские купцы от досады скрежетали зубами. Их попытка завязать выгодную торговлю с иностранцами на сей раз не удалась. Огорчение усилилось оттого, что крупнейший помещик граф Потоцкий, воспользовавшись запретом торговать хлебом, совершил выгодную сделку. Чумаки из его польских имений доставили в Хаджибей караван пшеницы. Он добился разрешения отправить польскую пшеницу за море и продал ее грекам по повышенной цене.
Корабли уплыли из Хаджибея не пустые. Они повезли в своих трюмах доброе зерно.
После ухода судов Хаджибей взбудоражили новые события. Сюда со всех концов империи стало съезжаться – и морем на украшенных флагами галерах, и в каретах – сановное начальство для торжеств по случаю основания нового града.
Из Херсона прибыл сам командующий гребной флотилией градостроитель вице-адмирал де Рибас, а с ним важные особы от военной коллегии и адмиралтейства. Приехали и чиновники от Екатеринославского и Таврического генерал-губернатора графа Платона Зубова, всесильного фаворита, и посланцы Екатеринославского губернатора Хорвата.
Но новому градоначальнику де Рибасу присутствие на торжестве этих лиц показалось недостаточным. Он решил, что для вящей помпезности нужна колоритная фигура духовного звания, и пригласил в Хаджибей митрополита Гавриила, друга покойного Потемкина.
Кондрат и Селим, привезшие на хаджибейский базар зерно из Тилигула, были удивлены скоплением титулованной чиновной знати. Кривыми, горбатыми улочками бывшего татарского форштадта к морю нельзя было ни пройти, ни проехать – так они были запружены каретами да бричками.
– Ого, сколько вельможных скопилось здесь! Такое мне лишь в Яссах при светлейшем довелось бачить, – сказал Кондрат Селиму, когда они проезжали на базарную площадь мимо форштадта.
– Как у хана на встрече паши… Зачем их столько? – спросил Селим. Его тоже разбирало любопытство.
На базаре они узнали, что завтра состоится праздник великий по случаю основания нового града.
Кондрат с Селимом чуть было не продешевили свой товар. На рынке хлеб ныне – засуха виновата – поднялся в цене. Они этого не знали. На Лебяжьей урожай был богатый – не подвела плодородная болотная низина.
Скупщики хаджибейских богатеев, как воронье, налетели на пшеницу Кондрата. Он уже хотел было и по рукам ударить с одним краснобаем и продать зерно по дешевке, но сзади его кто-то крепко, словно железом, пропечатал меж лопаток. Такую тяжелую руку имел только один знакомый ему человек – Чухрай. Кондрат, даже не оборачиваясь, мог узнать его по этому удару.
– Потише, Семен, я не столь дюж ныне… – Он не очень-то обрадовался Чухраю, имея на него большую обиду. Ведь ни Семен, ни Одарка не проведали их зимою в Лебяжьем, хотя Кондрат специально посылал за ними Селима с лошадьми.
– Да я, Дмитро, – по-новому назвал его Семен, – так зря не бью. Тебя надо и не так еще ударить. За дурницу зерно отдаешь, что в трудах тяжких добыто…
– Ты, дед, не мешай, – злобно огрызнулся скупщик, чувствуя, что выгодная для него сделка может не состояться.
– Что?! Ты, может, со мной побалакать хочешь? – грозно поднял седую косматую бровь Чухрай, надвигаясь на скупщика. – Говори, хочешь?
Тот побледнел, отпрянул от него в испуге и нырнул в толпу барышников. Скупщики хорошо знали, что со старшим приказчиком негоцианта Луки Спиридоновича Чухраем лучше не ссориться. Кое-кому из них уже пришлось отведать железных кулаков этого старика.
Хотя Кондрат и был раздосадован непрошеным вмешательством Семена, все же его не могло не потешить паническое бегство покупателей. Не мог он не позабавиться и видом старого запорожца: высокий, худой, как жердь, одетый в нарядный кафтан и казачью смушковую шапку, он казался молодцеватым и грозным. В то же время было в нем что-то смешное. «Молодец Семен», – подумал Хурделица, но вслух сказал:
– Что ж ты мне, старый, торговать помешал?
– Ох, и купец из тебя, Кондратко… тьфу, Дмитро, – поправился он. – Из тебя такой торговец, как из меня хвост жеребячий. Глядел я на твою торговлю с этими барыгами длинноносыми и не выдержал! Ведь они же тебе, сучьи дети, полцены за зерно давали. А ты, словно дитя неразумное, и рад. Я за твою пшеницу вдвое больше дам, а Лука Спиридонович мне еще спасибо скажут. Ну а что с Одаркой к тебе на Лебяжье в гости не приехали, обиду на нас не держи. Не могли мы. – И Семен рассказал Кондрату о беде Якова и Устима, о своих беспокойных торговых странствиях и других делах, что помешали ему навестить их.
Выгодно продав Чухраю зерно, Кондрат и Селим поехали к нему на Молдаванскую слободу.
Домик, приютивший когда-то Хурделицу с Маринкой, по-прежнему выглядел таким же чисто побеленным и уютным. Он дорог был сердцу Хурделицы по счастливо прожитым здесь дням…
