Я думала об этом на шестой неделе своего похода, пробираясь в жидкой и жаркой тени орегонских сосен и дугласовых пихт. Покрытая гравием поверхность тропы ощущалась моими ступнями сквозь тонкие подошвы босоножек во всех деталях. Мышцы голеностопов ныли от напряжения без поддержки, которую давали ботинки. Но, по крайней мере, мои больные пальцы не бились при каждом шаге о носки ботинок. Я шла, пока не добралась до деревянного моста, перекинутого через ручей. Не сумев найти поблизости ни одного ровного местечка, я поставила палатку прямо на мосту, который был частью тропы, и спала под деликатный шум крохотного водопадика, журчавшего подо мною всю ночь.
Я проснулась с рассветом и шла в сандалиях несколько часов, поднявшись почти на 518 метров. Время от времени — когда тропа выныривала из тени еловых и сосновых лесов — на юге виднелась гора Берни. Остановившись на обеденный привал, я с неохотой отвязала от рамы ботинки, чувствуя, что у меня нет иного выбора, кроме как надеть их. Я начинала замечать признаки того, о чем авторы путеводителя предупреждали во вступлении к разделу, описывающему участок между Берни-Фоллс и Касл-Крэгз. Они писали, что тропа на этом участке поддерживается настолько небрежно, что идти по ней не намного легче, чем путешествовать по пересеченной местности. И хотя это еще не проявилось в полной мере, такое предостережение плохо вязалось с моими сандалиями. Они уже порядком истрепались. Их подметки почти оторвались и хлопали меня по пяткам при каждом шаге, не говоря уже о том, что цеплялись за сучки и камешки.
Я силой загнала ступни в ботинки и пошла дальше, не обращая внимания на боль. Миновала во время подъема пару призрачных электрических вышек, которые издавали треск, напоминавший звуки какого-то иного мира. Несколько раз за этот день видела Лысую гору и пик Гризли на северо-западе — темно-зеленые и бурые горы, покрытые беспорядочно разбросанными, искривленными постоянными ветрами деревьями и кустами. Но в основном шла по кустарниковому лесу, пересекая все возраставшее число примитивных дорог — это были глубокие колеи, оставшиеся от тракторов. Я миновала старые вырубки, которые медленно возвращались к жизни. Было немало огромных участков, покрытых пнями и корнями: между ними росли маленькие зеленые деревца, росточком не выше меня. В таких местах тропа становилась почти непроходимой, и ее, засыпанную поваленными деревьями и сучьями, трудно было различить. Деревья были тех же пород, что и раньше, но ощущение от леса было иным. Он казался беспорядочным и каким-то более темным, несмотря на открывавшиеся время от времени обширные панорамы.
Ближе к концу дня я остановилась на привал в одном из таких мест, где открывался роскошный вид на зеленые холмы. Это был склон, гора вздымалась надо мной и крутыми уступами ниспадала вниз. Поскольку сесть было больше некуда, я уселась на саму тропу, как часто делала. Стащила с ног ботинки и носки, принялась массировать ступни и глядеть вдаль поверх верхушек деревьев, поскольку мой наблюдательный пункт располагался выше уровня леса. Мне нравилось это ощущение — что я выше, чем деревья. Нравилось смотреть сверху на их зеленый полог, как смотрят птицы. Это зрелище ослабляло тревогу по поводу состояния ног и предстоящего трудного пути.
В этом мечтательном состоянии я потянулась к боковому карману рюкзака. Когда я дернула за молнию, Монстр опрокинулся прямо на мои ботинки, подцепив левый так, что он подскочил в воздух, будто я его бросила. Я смотрела, как он отскакивает от земли — быстро, как молния, и одновременно будто в замедленной съемке. А потом он перевалился через край горы и полетел вниз, в лесные заросли, без единого звука. Я ахнула от изумления и кинулась ловить второй ботинок, прижав его к груди, словно ожидая, что все это окажется сном, что кто-нибудь выйдет из леса, смеясь, качая головой и говоря, что это был розыгрыш.
Вселенная, как я выяснила, никогда и никого не разыгрывает. Она просто берет то, что ей нужно, и никогда не отдает обратно. У меня действительно остался только один ботинок.
Но никто не рассмеялся. Да и с чего бы вдруг. Вселенная, как я выяснила, никогда и никого не разыгрывает. Она просто берет то, что ей нужно, и никогда не отдает обратно. У меня действительно остался только один ботинок.
Поэтому я вскочила и швырнула через край пропасти и его тоже. Бросила взгляд вниз, на свои босые ноги, некоторое время смотрела на них, потом стала чинить свои сандалии с помощью клейкой ленты, насколько это было возможно, склеивая вместе разошедшиеся подошвы и укрепляя перепонки в тех местах, где они грозили оторваться. Надела носки, чтобы защитить кожу от швов клейкой ленты, и пошла прочь, расстроенная таким поворотом дела, но утешая себя тем, что, по крайней мере, в Касл-Крэгз меня ждет новая пара ботинок.
К вечеру лес расступился, открыв широкую равнину, которую можно было назвать только кладезем природного булыжника. Это была широченная осыпь, прорезавшая и расчистившая местность, и МТХ робко пробирался вдоль ее границы. Несколько раз мне приходилось останавливаться, чтобы отыскать тропу, скрытую опавшими сучьями и наслоениями вывернутой почвы. Деревья, оставшиеся по краям этого участка, казалось, скорбели, их грубая кора была свежеободрана, искривленные конечности тянулись в разные стороны под неестественными углами. Я еще никогда не видела в лесах ничего подобного. Было такое ощущение, что кто-то прошел здесь с гигантским ядром, которым разрушают здания, размахивая им во все стороны. Это ли тот самый «коридор нетронутой природы», который был на уме у конгрессменов, когда они принимали свое решение? Мне так не казалось; но я шла через земли государственных лесов. Несмотря на многообещающее название, это означало, что нынешние власти могли использовать эту землю по своему усмотрению так, как им казалось подходящим для общественного блага. Иногда в результате земля оставалась нетронутой, как это было на большей части МТХ. В других же местах это значило, что древние деревья вырубали, чтобы изготовить из них всякие вещи, вроде стульев и туалетной бумаги.
Я еще никогда не видела в лесах ничего подобного. Было такое ощущение, что кто-то прошел здесь с гигантским ядром, которым разрушают здания, размахивая им во все стороны.
Зрелище исковерканной, опустошенной земли расстроило меня. При виде ее меня охватили печаль и злость, но эти чувства включали в себя и сложную истину о моем собственном соучастии в этом преступлении. В конце концов, я ведь тоже пользовалась столами, стульями и туалетной бумагой. Пробираясь через каменистую осыпь, я поняла, что на этот день с меня хватит. Влезла на крутой уступ горы, чтобы добраться до плоской вырубки наверху, и поставила палатку посреди пней и вывернутых холмиков почвы, чувствуя такое одиночество, какое мне редко случалось ощущать на маршруте. Мне хотелось с кем-нибудь поговорить, причем не с кем-то вообще, а с конкретными людьми.
