— Вы меня слушаете, Наллэ? – настойчиво поинтересовалась мисс Ренселлер.
— Да, Мэрлин. Просто у меня привычка слушать и параллельно думать над ответом.
— Тогда я продолжу. Это растение, триффид или трифи, способно нравственно испортить любой недостаточно цивилизованный народ. Незаслуженное изобилие искушает. Зачем трудиться, если достаточно найти сырое место, воткнуть саженец или зарыть клубень, и подождать несколько недель? В библии не зря написано, что человек должен в поте лица добывать хлеб. Если хлеб достается даром, человек деградирует.
Лейтенант Нонг Вэнфан, который на протяжении ее монолога, казалось медитировал над маленькой чашечкой с текилой (рюмок в этих краях не встречалось – они вымерли после ухода проклятых колонизаторов, в 60–х годах прошлого века), сделал микроскопический глоток, и спокойно поинтересовался:
— Каждый человек должен обрабатывать землю?
— Разве я сказала обязательно про фермерство? Я имела в виду труд вообще.
— Физический труд, — уточнил он, — Пот выделяется при физических нагрузках.
— В библии имеется в виду пот в переносном смысле, — сказала она, — Как символ усилий, которые сознательно совершаются для получения чего–то.
— Чего–то – это чего угодно?
— Конечно, не чего угодно. Чего–то полезного.
— Товарной продукции? – снова уточнил он.
— Вы по–солдатски прямолинейны, — с некоторым неудовольствием сообщила она, — Нет, конечно. Например, композитор может трудиться, создавая музыкальные произведения.
— Тоже товар, — сказал лейтенант, — Композитору за это платят.
— Вы, меганезийцы, ужасно меркантильны, — заметила Эстер, — представьте себе, Нонг, что композитор может делать свой труд из любви к искусству.
— Это понятно, — согласился он, — Вот, Уфти тоже сочиняет песенки и мелодии из любви к искусству, хотя он удивится, если вы назовете это трудом.
Эстер улыбнулась и кивнула.
— Ну, да. Он, наверное, не пробовал выступать за деньги со своими песенками, но у него могло бы получиться. То, что он, поет, все–таки лучше вульгарной pop–music.
— Это — развлечение, а не труд, — вмешалась мисс Ренселлер.
— Почему? — спросил лейтенант, — Раз это можно продать, а Эстер считает, что можно…
— Да нет же! – перебила она, — Труд это усилие, а не развлечение. Усилие над собой.
— Покупателю–то какая разница, делал он усилия, или нет?
— Мэрлин, позвольте, я попробую объяснить вашу мысль иначе, — сказал викарий.
— Разумеется, Джо.
— Спасибо, Мэрлин. Я объясню на примере. Представим себе двух людей. Первый из них сплел сеть, сделал лодку, вышел на ней в море и наловил сетью сто фунтов рыбы. Второй просто прошел по берегу и собрал сто фунтов рыбы, выброшеной штормом. На рынке они оба получат одинаковые деньги, но одинаков ли результат их деятельности?
— Нет, — ответил лейтенант, — у первого осталась лодка и сеть, они тоже стоят денег.
Священник покачал головой:
— Есть кое–что поважнее лодки и сети. Первый человек приобрел привычку к труду. Он почувствовал, что труд вознаграждается. А второй человек приобрел дурную привычку получать деньги без усилий.
— Самое важное получил наблюдатель на рынке, — вмешался Наллэ, — Наблюдатель узнал, что оплачивается не труд, а результат. Продукция, а не пот. Пот – не товар, а издержки, поэтому технико–экономический прогресс — это сокращение доли живого труда в товаре. Отличный пример привела Мэрлин: триффиды. Технологичная агрокультура, которая создает товар почти без трудозатрат: эффект, известный в теории научно–технической революции, как science direct–production. Научно–прикладной результат создает товар, минуя индустриальную фазу. Грубо говоря, если наука придумывает дерево, на котором растет одежда, то нам не нужна швейная фабрика. Соответственно нам не нужна ткацкая фабрика, и не нужны фабрики, которые производят ткацкие станки и швейные машины. Не нужна куча фабрик, которые делают детали для этих машин, не нужен комбинат, на котором производится металл для этих деталей, не нужна шахта, где добывается руда…
— А что в итоге? – перебила мисс Ренселлер.
— В итоге – экономия самого ценного ресурса: человеческого. Этот ресурс может быть применен для гораздо более продуктивных целей, чем стояние за ткацким станком.
— В основном этот ресурс применяется для безделья, — заметила она, — для идиотских развлечений, пьянства, разврата и других видов порочного поведения.
— Не буду придираться к словам, — ответил Наллэ, — Да, 90 процентов высвобожденного ресурса используется на всякую всячину, которая доставляет человеку удовольствие, и только. Но тех 10 процентов, которые используются продуктивно, более, чем досточно для экспоненциального прогресса. Я думаю, это разумное распределение времени. Тем более, не надо забывать: какой бы ерундой человек не занимался, его мозг непрерывно работает, и в любой момент может породить мысль, стоящую миллионы фунтов.
— Ваш мозг, возможно, — согласился викарий, — а вот их мозг (он кивнул головой в сторону публики, развлекающейся у костров на площади) вряд ли.
Лейтенант Вэнфан со стуком поставил на стол свою чашечку.
— Я не хочу быть грубым, мистер Джордан, но там двое моих парней, которые спасли больше человеческих жизней, чем вы съели гамбургеров.
— Простите, я совершенно не имел в виду ваших солдат. Я говорю о туземцах.
— Африканцы уж точно не глупее, чем юро или янки, — заметил Наллэ, — Им не хватает образования, но это дело поправимое.
— Я говорю не об интеллекте, а о личных качествах, — уточнил священник.
— А если говорить о личных качествах, — ответил лейтенант, — то лучше, если мою спину защищает простой туземец, а не выпускник католического колледжа из вашей страны, у которого мозги завалены всяким мусором так, что мысли буксуют в извилинах.
Викарий поднял руки в примирительном жесте.
— Еще раз простите, я говорил не о таких качествах, как решительность и верность в ее солдатском смысле, а о тех социальных качествах, которые отличают цивилизованного человека от, извините, дикаря. Поверьте, я очень хорошо отношусь к туземцам. Именно поэтому меня беспокоит, что вы дали им то, что по выражению мистера Шуанга, создает продукты практически без трудозатрат.
Лейтенант пожал плечами, закурил сигарету и сообщил:
— Что–то у вас странное с логикой. Если вы хорошо относитесь к местным ребятам, то почему вы недовольны тем, что они будут есть досыта?
— Я рад, что они не голодают, но меня беспокоит вот что. Они получили от вас изобилие, как готовый продукт цивилизации. При этом, вы не дали им пройти путь по которому к этому изобилию пришли цивилизованные народы.
— А зачем по второму разу изобретать электричество? – удивился Нонг, — Какой смысл давать этим ребятам кремневое ружье, если есть автоматическая винтовка?
Лейтенант хлопнул ладонью по своему оружию, лежащему на табуретке справа от него.
Эстер всегда испытывала чувство тревоги, когда кто–то апеллировал к оружию, как к аргументу. Она понимала, что Вэнфан не имел в виду угрозу (ясно, что оружие было в данном случае просто самым близким ему примером современной технологии), но все равно ей стало как–то неуютно на террасе. «Я пойду, сделаю чай», — сказала она, и чуть–чуть слишком быстро отправилась в дом… Fare–duro. На меганезийском лингва–франко это значит «каторжная тюрьма». Такое название было одной из странных шуток Наллэ Шуанга, а сам Наллэ — самым странным из всех меганезийцев (при том, что на ее взгляд, они все были несколько странными). Когда улетели команданте Хена и Ллаки, а Эстер, чувствуя себя уже более–менее здоровой, вернулась из медицинской палатки в миссию, что–то пошло не так. Отношения с мисс Ренселлер и с викарием Джорданом почему–то стали натянутыми. С другой стороны, четверка военных инструкторов, прилетевшая на смену команданте, наоборот демонстрировала прямо–таки дружеское участие. Видимо, Хена что–то такое сказал лейтенанту Вэнфану, и на следующий же день военфельдшер Керк (колоритный верзила скандинавского типа) и сержант Уфти (чернокожий и гибкий, как профессиональный танцор) затормозили рядом с ней на армейском трицикле, и без предисловий предложили: «Поедем в Кумбва, развеетесь, заодно и купите что–нибудь». Она засомневалась – после той жуткой истории, она испытывала страх оказаться вне деревни, одной с мужчинами, — но тут появилась Мзини, местная девчонка, ровесница Ллаки, и со словами «А мне тоже в город», полезла в машину. И Эстер последовала ее примеру. Чутью местных жителей на опасность она научилась доверять.
После возвращении из Кумбва, ее ждал Очень Серьезный Разговор с мисс Ренселлер и викарием Джорданом. «Меганезийские солдаты — те же дикари, что и туземные негры, — сказала Мэрлин, — Ты и так неделю жила в солдатском борделе, а сейчас тебе бы лучше использовать шанс вернуться к цивилизации». От стыда, Эстер чуть сквозь землю не провалилась. Обстановка в шатре для выздоравливающих раненых была, конечно же, далека от норм нравственности — местные молодые женщины появлялись там каждый вечер и происходили откровенные сцены, от которых, впрочем, Эстер была отгорожена занавеской (этот суррогат приватности сделал команданте Хена, в тот день, когда Эстер стала «клиенткой» дока Нги). Отсутствие воспитания и безответственность отношений между полами – да, было, но при чем тут «солдатский бордель»? Приехавшие военспецы сразу же, едва выйдя из самолета, начали вести себя в этом смысле точно так же. Но при всей откровенности этих шлепков по ягодицам и тому подобных выходок, здесь трудно было усмотреть что–то кроме отсутствия элементарной культуры. Эстер пыталась найти поддержку у викария: «Джо, может быть, меганезийцы просто отличаются от нас, но не плохие? Вы же сами всегда говорили о туземцах, что некоторые вещи они делают не со зла, а от непонимания …». Джордан перебил: «Понимаешь, Эстер, туземцы – это одно, а меганезийцы – другое. То, что простительно дикарю, непростительно выходцу из страны, где уровень образования и благосостояния, почти такой же, как в цивилизованном мире».
