Почувствовав руку Нума, лихорадочно ощупывавшую его тело, волчонок глухо застонал. Нум провел пальцами по морде Яка и обнаружил, что челюсти волчонка плотно стянуты сыромятным ремнем. Подсунув под ремень острый каменный топорик, Нум не без труда перерезал его и, приподняв израненную голову маленького волка, крепко прижал ее к своей груди. Со слабым счастливым визгом Як облизал горячим языком лицо своего спасителя. У Нума вдруг запершило в горле, и не в силах долее сдерживаться, он заплакал навзрыд, продолжая прижимать к себе мохнатую голову друга.
Но тут же он спохватился, что надо уходить, и как можно скорее!
Нум осторожно опустил голову Яка на землю, перерезал ремни, которыми были связаны его лапы, и шепотом приказал волчонку смирно дожидаться его возвращения. Як, казалось, понял слова хозяина. Он послушно улегся на бок и принялся зализывать раны.
А Нум направился к реке, дошел до края галечной отмели и, придерживая у пояса кремневый топорик, вошел в воду. План мести возник в его голове сразу, как только он обнаружил, что Большие Ступни расположились на ночлег посредине реки.
Войдя в воду, Нум бесшумно добрался до гранитного валуна, к которому был привязан плот, и нащупал прочный, искусно сплетенный из кожаных ремней канат. Большие Ступни спали крепко. И мальчик беззвучно рассмеялся в темноте, представив какое безрадостное пробуждение ожидает трусливых похитителей Яка.
Нум отдохнул немного, прислонившись к скользкому валуну, затем вынул из-за пояса топорик и начал тихонько перепиливать лезвием кожаный канат. Это был тот самый канат, который Гоур выменял у Абахо на маленький мешочек с морской солью. Канат был сделан прочно, на совесть; пропитавшая кожу вода делала его еще прочнее, а лезвие топорика уже изрядно затупилось, пока Нум разрезал им путы, связывавшие Яка. Трижды Нум прерывал работу, чтобы перевести дыхание и удостовериться, что Большие Ступни по-прежнему безмятежно спят.
Наконец последний ремешок в канате поддался судорожным усилиям мальчика. Нум выпустил из рук конец каната, и плот заскользил вниз по течению Красной Реки: сначала медленно, потом все быстрее и быстрее и через минуту исчез в темноте.
Нум подождал еще немного, жадно прислушиваясь. Внезапно тишину ночи огласили громкие отчаянные крики. Большие Ступни очнулись наконец от своего блаженного сна, очнулись на стремнине реки, увлекаемые ее бурным течением в кромешную тьму осенней ночи, не понимая спросонок, что же такое случилось с ними, но предчувствуя, чем может закончиться это неожиданное ночное плавание.
Нум расхохотался во все горло и крикнул вслед стремительно уплывающему плоту:
— Это я, Нум! Это я перерезал канат! Я, Нум из племени Мадаев, хозяин Яка!
Он выбрался на берег и направился в ольховую рощицу, продолжая смеяться от всего сердца над шуткой, которую он сыграл с мучителями своего четвероногого друга.
Як встретил мальчика изъявлениями самой бурной радости. Он уже оправился настолько, что мог держаться на ногах и потихоньку следовать за хозяином.
Целых четыре дня шли они вверх по течению Красной реки, питаясь ягодами и сырой рыбой. Когда же, на исходе четвертого дня, вдали возникли очертания скалистой гряды, крик изумления и восторга вырвался из груди Нума. Он увидел, что Мадаи возвратились наконец в свои родные пещеры.
Глава 13
Возвращение Мадаев
Нум понял, что Мадаи вернулись задолго до того, как они с Яком добрались до родного становища.
Поднявшись на вершину одного из холмов, господствовавших над долиной Красной Реки с юга, он увидел высокий столб дыма, медленно поднимавшийся к вечернему небу.
Сначала Нум решил, что это Абахо зажег перед пещерой большой огонь, чтобы ему с Яком не пришлось плутать в темноте. Потом с замиранием сердца подумал, что загорелся запас хвороста и дров, заготовленный на зиму.
Но нет, этот огонь не был похож на пожар. Светлый дым уходил широкой струей прямо в небо, а через определенные промежутки времени вдруг начинал валить густыми клубами, как это бывает, когда в огонь подбрасывают большие охапки хвороста. Мудрый Старец не смог бы разжечь один такой громадный костер. А при пожаре огонь горит ровным пламенем, пока не уничтожит до конца все запасенное топливо…
Нум стоял на вершине холма, прижимая руки к бурно бьющемуся сердцу.
Як воспользовался остановкой, чтобы растянуться у ног хозяина. Он совершенно выбился из сил за время пути; раны его еще не закрылись и причиняли волчонку жестокие страдания. Он лежал, свесив язык между острыми белыми клыками, привалившись к ногам Нума. Отдышавшись, Як принялся зализывать раны, не проявляя никакого интереса к столбу серого дыма, производившему такое впечатление на его молодого хозяина. Для Яка Мадаи попросту не существовали. Правда, Нум часто рассказывал своему мохнатому приятелю об отце, о Мамме, о близнецах Тхоре и Уре и, конечно же, о маленькой Цилле, о том, как недостает ему подчас веселого смеха девочки, ее милого голоса и ясных глаз. Но — увы! — хотя волчонок и понимал теперь многие отдельные слова человеческой речи, рассказы Нума были для него лишь пустым звуком. Як знал только двух людей: Абахо и Нума, которым он доверял и которых любил, да еще Гоура с его подчиненными, вызывавшими в сердце молодого волка страх и лютую ненависть.
Як плохо помнил свое раннее детство: волчицу-мать, кормившую и облизывавшую его в берлоге под корнями поваленного бурей дерева, других волчат, с которыми он играл на полянке близ логовища, отца, погибшего на льду Красной реки в битве с разъяренной волчьей стаей. А о будущем волчонок никогда не помышлял.
Як даже не представлял себе, что его жизнь может измениться. Он был уверен, что всегда будет жить с добрым старцем, у которого был такой ласковый успокаивающий голос, и с молодым хозяином, которому Як был предан всей душой, потому что тот дважды спас ему жизнь.
Як считал, что они втроем представляют собой отдельный, обособленный от всего остального мирок, где царят согласие, полная безопасность и уверенность в завтрашнем дне. Он не мог понять нетерпения Нума, понуждавшего его снова пуститься в путь.
— Быстрей, быстрей, мой волчок! Поднимайся, дружище, бежим! Мадаи вернулись, понимаешь? Это, конечно, они развели такой большой костер, чтобы отпраздновать свое возвращение в родные места. Сейчас все, наверное, пляшут вокруг костра, поют и веселятся… Мы должны быть вместе с ними на этом празднике! В путь, Як, в путь!
Як тяжело вздохнул. Он предпочел бы еще немного отдохнуть. Но Нум, схватив приятеля за передние лапы, заставил приплясывать вместе с ним веселый танец, не обращая внимания на жалобные повизгивания волчонка.
— Я увижу мою маму, моего отца, моих братьев! Я увижу маленькую Циллу!
В эту счастливую минуту Нум совсем забыл о том, что может не встретить кого-то из близких. Они, конечно же, все тут, они счастливы, что нашли его и Абахо живыми и невредимыми! Нуму казалось, что он слышит удивленные возгласы сородичей: «Как ты вырос, Нум! И ты больше не хромаешь! А кто с тобой? Твой ручной волк? Можно погладить его? Он нас не укусит?»
И Нум, счастливый и гордый, станет показывать всем, как надо гладить Яка, тихонько проводя по короткой и жесткой шерстке от лба к загривку, почесывая за ушами и приговаривая ласковые слова…
Он ничуть не сомневался в том, что эти ласки доставят Яку такое же удовольствие, как в тех случаях, когда он гладит его сам.
До родных пещер оставалось еще более двух часов ходьбы. Но, забыв о своей усталости и слабости волчонка, Нум несся как вихрь сквозь каштановые и дубовые рощи, не обращая внимания на ветки, царапавшие и хлеставшие его по лицу.
Як бежал за ним с трудом, строптиво прижав уши к затылку и скривив губы в недовольной гримасе. Из горла его время от времени вырывалось глухое недовольное ворчание. К чему такая безумная гонка, в которой, по его, Яка, мнению, нет никакой надобности?
Наконец они достигли устья долины, и Нум остановился, чтобы перевести дыхание перед подъемом на крутой береговой откос.
Пока они мчались словно одержимые по лесам и холмам, ночь успела опуститься на землю, и Нум уже не различал больше впереди высокого столба серого дыма, возвещавшего о возвращении Мадаев. Но то, что открывалось его взору теперь, было несравненно прекраснее.
На широкой площадке перед входом в жилище вождя пылал гигантский костер. Бушующее пламя взвивалось алыми языками к ночному небу, озаряя багровым светом окрестные скалы. В его фантастическом освещении они казались отлитыми из золота или меди.
А вокруг этого великолепного костра, четко выделяясь черными силуэтами на его огненном фоне, кружились в стремительной пляске Мадаи, празднуя свое прибытие в родные края.
