Она увлекла его к себе в комнатку и объяснила:
– Я непременно должна быть у доктора Абеля, а эта девушка была добра ко мне почти так же, как вы. Я доверяю ее вашим заботам, берегите ее. Мы с ней соперницы, но я люблю ее от всего сердца!
XX
СПАЛЬНЯ АЛЬБЕРТА
В этот час, час еще очень ранний, маленький особняк де Сузеев на улице Пигаль крепко спал в глубине своего садика. Даже госпожа Майер (родом из Пруссии), каждое утро разносившая новости о своих хозяевах всем окрестным поставщикам и лавочникам, поднималась гораздо позже других кухарок в квартале.
Жорж спал у себя в спальне, и сон его был неспокоен. Не знаю уж, что его разбудило, может, приснилось что-то дурное, но только он сел вдруг на кровати и огляделся вокруг.
Трудно себе представить более открытое и очаровательное лицо! Рассеянный его взгляд упал на руку, сердце у него сжалось, и он воскликнул:
– Ах, Господи! Да я же уже не в райской тюрьме де ла Форс! Бедный господин Бюэн! Пока я еще не знаю, что означают все эти тайны и умолчания, но я обязательно женюсь на моей милой красавице Клотильде, и я нахожу это замечательным! Как же она хороша! И как меня любит!
Левой рукой он хотел что-то взять с ночного столика, и пальцы его нащупали несколько увядших цветков.
Лицо его будто осветил луч солнца, и он улыбнулся.
И стремительно отдернул руку, хотя у фиалок нет шипов.
– Как она похорошела! – прошептал он, и глаза его затуманились.
(Понятно, что говорил он не о Клотильде.) Затем он задумчиво продолжал:
– Как выросла! Она уже почти девушка! Взгляд ее глаз, робкий и одновременно нежный, слепил меня, пока Клотильда говорила мне о своей любви. Милая, добрая Клотильда, мужественная моя девочка! Я хочу любить тебя. Клянусь, я хочу тебя любить!
Да, конечно, он не лгал, однако рука его потянулась к букетику фиалок.
– И все из-за одного дурацкого воздушного поцелуя, который я послал ей, когда она танцевала на канате! Она была тогда совсем малютка! Что ж, сам виноват, нельзя посылать воздушных поцелуев! Она вернула мне его, хотя зал был битком набит публикой. Мне стало стыдно, но как же я был счастлив!
Он вздохнул аромат цветов, а потом закрыл глаза, будто бы желая полнее им насладиться.
– Такой пустяк, а я растроган, как полсотни трубадуров… И все-таки воздушный поцелуй не дает ей на меня никаких прав… Не дает? Но почему же тогда на протяжении долгих месяцев – ведь прошло уже больше года – воспоминание о ней преследует меня? Я полагаю, Бог меня простит, что она не принесет мне свой букетик на край света: это будет похоже на преследование. Войдите…
Он поцеловал букетик, прежде чем спрятать его у себя на груди.
Вошел Тарденуа и доложил, что госпожа герцогиня желает немедленно видеть Жоржа. Старый слуга еще не кончил говорить, а Жорж уже вскочил с постели.
– Что Альберт? – спросил он.
Тарденуа печально покачал головой и ответил:
– Госпожа герцогиня не позволяет навестить его нынче утром, а так бывает, когда ему плохо.
Жорж мгновенно привел себя в порядок и последовал за Тарденуа. Они миновали длинный коридор и подошли к двери, открыв которую, лакей объявил:
– Господин герцог!
Еще вчера Жоржа титуловали принцем.
Неужели сегодня стало два герцога?
Он шагнул в большую комнату: оба окна в ней были закрыты ставнями, а занавески алькова спущены.
С первого взгляда было ясно, что тут помещается больной: у страдания свой запах, и его не спутаешь с ароматом счастья.
Госпожа герцогиня – печальная, бледная, усталая, после бессонной ночи, но, несмотря на это, очень красивая – сидела возле камина, где едва тлел огонь. Возле нее на маленьком столике стояла погашенная лампа и лежал молитвенник, вечный ее спутник.
Жорж быстро подошел к матери и хотел склониться к ее руке, но она нежно обняла его и поцеловала сперва в лоб, а потом, истово и страстно, в плечо покалеченной руки.
– Всем твоим страданиям виной я, – произнесла она.
– Альберту хуже, матушка? – спросил Жорж.
– Нет, ибо хуже может быть только смерть, – печально отвечала она. – Ты видел его вчера вечером?
– Да, – тихо ответил Жорж.
– И узнал? – смертельно усталым голосом спросила герцогиня.
– Матушка, – прошептал он, бросив взгляд на кровать, – мы порой думаем, что больной спит, но на самом деле он все слышит. Будьте осторожнее.
Анжела медленно кивнула.
– Однако нынче утром он нас не услышит, – убежденно сказала она. – Разве я могу отказать ему? Сегодня ему пришла фантазия выйти из дому.
– В таком-то состоянии?! – вскричал Жорж. – Но раз уж мы одни, то скажите, чем он болен?
– Ты ведь очень его любишь? – спросила Анжела вместо ответа.
– Кроме вас, я никого в мире так не люблю! – воскликнул Жорж.
– Даже свою невесту? – грустно спросила герцогиня.
Жорж покраснел. Госпожа де Клар продолжала, тоже разрумянившись:
– Но я позвала тебя не для того, чтобы поговорить о нашем дорогом больном. Мы очень редко беседуем с тобой, Жорж. Когда мать видит, как тает ее сын, как он умирает… Представь себе, мне было показалось, что его отравили… Но я сказала себе: это кара Господня! Ты же помнишь, каким он был сильным, веселым, как безумствовал прошлой зимой… Мне кажется, я и до сих пор слышу его смех, а потом он и сам появляется на пороге – такой жизнерадостный, пышущий здоровьем… – Голос герцогини медленно затихал, пока она совсем не умолкла.
Две слезинки скатились по щекам Жоржа, голос его задрожал, и он прошептал:
– Вы сказали: отравлен…
– Нет, я по своему обыкновению фантазирую. Доктор уверяет, что я потеряла голову и что если на одного из вас и посягнут убийцы, то…
Она замолчала, и Жорж закончил за нее:
– …то, слава Богу, не на Альберта!
Холодная рука Анжелы коснулась его лба.
– Ты же слышал, – сказала она с нетерпением, – я не хочу, чтобы мы сегодня говорили о нем! Он, всегда он! Только он! Временами я его почти ненавижу!
Жорж смотрел на нее с улыбкой, и она в раздражении топнула своей изящной ножкой.
– Ты не веришь мне! – вскричала она. – Но я говорю истинную правду! Сколько раз я готова была его возненавидеть!
Ее остановил готовый сорваться с губ Жоржа протест, но тут же она продолжила:
– Он всегда со мной спорил! Еще в детстве он стал моим господином. Существует ли в этом доме что-нибудь, кроме его повелений?
– Но он имеет право повелевать… – вставил Жорж, всей душой желая успокоить ее гнев.
– Право? – переспросила герцогиня с таким странным выражением лица, что Жорж застыл с открытым ртом.
Она опустила глаза и продолжала, чуть покраснев:
– А ты, ты всегда был мне послушен, Жорж, дитя мое! Дорогое мое дитя! Ты жертвовал ради меня своими детскими прихотями! Ты опережал мои просьбы, старался угадать мои желания, ты любил меня…
