В среде князей — потомков Рюрика, хорошо знавших, что они принадлежат к тому же роду, что и правитель, власть и личность монарха не были окружены таким ореолом, как в глазах других слоев дворянства.
Выше мы уже пришли к выводу о том, что к началу 60-х годов XVI века Россия оказалась на историческом перекрестке, когда развитие могло пойти либо по пути дальнейшего формирования сословного общества, по пути превращения сословий в сложные самоуправляющиеся структуры, в руки которых перешел бы ряд важных функций, принадлежавших традиционно государственному аппарату, либо по пути дальнейшего укрепления государства и подчинения его власти формирующихся сословных структур. В силу описанных выше особенностей своего положения и сознания слой княжеской аристократии, владеющей родовыми вотчинами, как раз и мог стать ядром консолидации формирующегося дворянского сословия в борьбе за расширение своих сословных прав. Меры, принятые царем, решительно отодвигали эту часть дворянства на периферию жизни русского общества и, следовательно, исключали перспективу такого пути развития страны.
ЗИГЗАГИ ПОЛИТИКИ
Все исследователи, изучавшие историю России в годы опричнины, пришли к общему заключению, что на втором году ее существования опричный режим заметно смягчился.
Наиболее значительным свидетельством перемен стал приезд в Казань 1 мая 1566 года «с государевым жалованьем» Федора Черемисинова: «государь пожаловал, ис Казани и ис Свияжского опальных дворян взял». Правда, снятие опалы касалось лишь части сосланных: «другую половину дворян, — как отмечено в записи „Разрядных книг“, — пожаловал государь опосле». Начался возврат княжатам отобранных было у них родовых вотчин. Мы не знаем, ни чем был вызван такой важный поворот, ни чем он мотивировался: официальная летопись, сообщая о ссылке опальных в Казань, не сообщает ничего об отмене царского указа. Возможно, попытка так решительно изменить всю традиционную структуру дворянского сословия встретила сопротивление даже той части дворянства, которая готова была поддерживать политику царя, ибо ставился под сомнение сам принцип осуществления назначений в соответствии с «породой». Впрочем, это только предположение. Как бы то ни было, сделанный шаг свидетельствовал о явном стремлении царя смягчить свои отношения с той частью дворянства, которая осталась в «земщине» и не пользовалась милостями монарха.
Этот жест царя оказался не единственным. В апреле 1566 года по ходатайству земских бояр и дворян во главе с конюшим боярином Иваном Петровичем Федоровым царь снял опалу с одного из главных героев Казанского взятия князя Михаила Ивановича Воротынского, сидевшего под стражей на Белоозере. Выше уже говорилось о том, что столкновения царя с окружающей его знатью еще до наступления опричнины затронули интересы служилых князей на юго-западе России: в 1562 году царь наложил опалу на наиболее могущественных из них, князей Воротынских, и отобрал у них родовое княжество. Один из Воротынских, князь Александр, был со временем помилован, но вскоре умер, а другой, князь Михаил, продолжал сидеть под стражей. При учреждении опричнины один из принадлежавших ранее Воротынским городов — Перемышль — был включен в состав особого «удела», чем, как представляется, царь явно показал желание и далее удерживать родовые владения Воротынских под своей властью. Тогда же у соседей Воротынских, князей Одоевских, царь отобрал и включил в состав своего удела город Лихвин.
Теперь с Михаила Воротынского была снята опала, он вернулся в Москву и уже 9 июня 1566 года обедал за столом у царя. Этим дело не ограничилось. Как следует из завещания князя Михаила, составленного в июле 1566 года, царь вернул ему значительную часть родовых вотчин: города Одоев, Чернь и Новосиль. Конфискация родовых вотчин и княжеской казны («все взято... в государеве опале на государя»), продолжавшаяся несколько лет ссылка разорили одного из крупнейших магнатов России того времени. Он оказался не в состоянии выплачивать свои долги. В своем завещании князь мог лишь выражать надежду, что царь прикажет «снять» с него долги или разрешит выплачивать их в рассрочку («по летам»). И царь оказал ему помощь. Известно, что князь получил из царской казны средства на обновление запустевшего Новосиля.
Еще один важный шаг был предпринят царем летом того же 1566 года. Публично обвиненных им ранее в измене бояр и дворян царь теперь привлек к обсуждению одного из самых важных вопросов внешней политики Русского государства. Начавшаяся в конце 1562 года война между Россией и Великим княжеством Литовским из-за Ливонии после взятия русскими войсками Полоцка, а затем их поражения под Улой затянулась, не давая какого-либо перевеса той или иной из сторон. Недостатки в военной организации Великого княжества Литовского, которые позволили русским войскам добиться столь ощутимого перевеса на начальном этапе войны, не были устранены, но соотношение сил на главном театре уравновешивалось той военной помощью, которую постепенно во все возрастающем размере стала оказывать Великому княжеству Литовскому Польша. Сигизмунду II удалось заключить союз с Крымом и в 1564—1565 годах татары дважды нападали на русские земли. Но союз этот заметно упал в цене, когда в следующем 1566 году султан потребовал от хана выслать войска в Венгрию на поля сражений между Османской империей и Габсбургами. Великому же княжеству Литовскому пришлось вести войну не только с Россией, но и со Швецией, с которой в эти годы у России был мир. Трудности ведения войны на два фронта заставили литовских политиков искать компромисс со своим главным противником.
В мае 1566 года в Москву прибыло «великое посольство» Великого княжества Литовского во главе с одним из первых вельмож этого государства Юрием Александровичем Ходкевичем. Переговоры с ним вели наиболее близкие советники царя Василий Михайлович Юрьев, Афанасий Вяземский и член опричной Думы ясельничий царя и думный дворянин Петр Зайцев. Литовские послы предложили разделить Ливонию между обоими государствами: каждое из них должно было сохранить за собой занятые к 1566 году земли, а те земли, которые находились в руках шведов, следовало «доступати заодин», а затем также «поделити». Такой раздел Ливонии мог быть вполне реальным, так как Швеция в XVI веке не была столь мощной военной державой, как в следующем XVII столетии, и не смогла бы сопротивляться совместному натиску двух своих соседей. Возможно, если бы царь дал согласие на эти предложения, исход Ливонской войны оказался бы иным.
Царь и его советники расценили эти предложения как свидетельство слабости литовской стороны и попытались использовать ситуацию для того, чтобы дипломатическим путем добиться отказа Великого княжества Литовского от главных центров Ливонии. Уступая Сигизмунду II Курляндию и часть земель в районе Полоцка, занятых в 1563 году русскими войсками, царь добивался признания его прав на всю остальную Ливонию, в частности на ливонские замки, лежащие на Западной Двине, и на расположенную в устье этой реки Ригу. Однако надежды на то, что литовскую сторону удастся принудить заключить такое соглашение, оказались необоснованными. Западная Двина была тем путем, по которому магнаты и шляхта Великого княжества через Ригу вывозили свой хлеб и «лесные товары» на европейский рынок. Именно желание поставить этот путь под свой контроль было одним из главных мотивов вмешательства Великого княжества Литовского в ливонские дела. Неудивительно, что литовские послы категорически отказались уступить ливонские замки на Двине или обменять их «на Полтеск и со всем, что к Полтецку взято» (хотя Полоцк царь Иван им и не предлагал). К концу июня 1566 года переговоры зашли в тупик.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
