Дом я снял во всей обстановкой, которая со времен Маннеринга сохранилась целиком и полностью. Сам я не склонен ни к отшельничеству, ни к научным изысканиям, и жилище это было слишком уж мрачным. Мне даже казалось, будто сама его атмосфера, а точнее, характер его хозяина, как-то влияет на меня: в стенах этого дома на меня накатывала меланхолия, обычно чуждая мне, даже когда я остаюсь один. Хотя по ночам в доме никого, кроме меня, не было – прислуга была приходящая, – но я и в одиночестве не скучаю, поскольку очень люблю читать. Причин этого я не знаю до сих пор, скажу лишь, что мною овладевало предчувствие неотвратимой беды и, как следствие, подавленность. Особенно явственно это ощущалось в кабинете доктора Маннеринга, хотя из всех комнат в доме он был самым светлым. Там висел портрет доктора Маннеринга в рост. Во всем кабинете только он привлекал внимание, хотя ничего исключительного в нем не было: седовласый джентльмен лет пятидесяти с приятным лицом и темными глазами. Уж не знаю почему, но от него трудно было оторвать взгляд. Лицо это буквально преследовало меня… вспоминалось то и дело.
Однажды вечером я проходил через эту комнату, направляясь в спальню. В руках я нес лампу, поскольку газовых рожков в Меридиане не водилось. Как обычно, я немного постоял перед портретом. В неверном свете лампы лицо почтенного джентльмена изменилось. Трудно сказать, как именно, но мне оно показалось загадочным. Я заинтересовался, но ничуть не встревожился. Перенося лампу то направо, то налево, я смотрел, как меняется лицо на портрете. Занятие это увлекло меня, но вдруг мне неодолимо захотелось оглянуться.
Повернувшись, я увидел какого-то мужчину, он шел прямо ко мне. Когда он оказался в свете лампы, я узнал доктора Маннеринга. Собственной персоной, словно портрет сошел с полотна!
«Простите, – сказал я без особого радушия. – Похоже, я не услышал, как вы постучали». Он молча прошел мимо на расстоянии вытянутой руки, потом обернулся и поднял палец, словно предостерегая меня от чего-то. И так же молча покинул комнату. Куда он вышел, я не заметил, как не заметил и момента его появления.
Вы, конечно, уже поняли, что это была галлюцинация. Впрочем, я предпочитаю называть это видением. В той комнате было две двери, причем одну я сам запер на ключ, а за второй располагалась спальня, из которой другого выхода не было. Не стану вам рассказывать, что ощутил, когда понял это.
Вы, конечно, назовете это обычной историей с призраком, похожей на те, что некогда публиковали мастера этого жанра. Но я не стал бы отнимать у вас время, рассказывая о привидении, хотя бы и видел его собственными глазами. Нет, призраки тут не при чем – этот человек жив. Нынче, проходя по Юнион-стрит, я видел его в толпе, идущей навстречу.
Хоувер смолк. Доктор Фрейли с минуту или две задумчиво барабанил пальцами по столешнице.
– И он что-нибудь сказал вам? – спросил он наконец. – Нечто такое, из чего стало бы ясно, что он еще не умер?
Хоувер уставился на доктора, но ничего не ответил.
– Возможно, он подал какой-то знак? – настаивал Фрейли. – Я имею в виду, какой-нибудь характерный жест? Палец не поднял? Была у него такая привычка, когда он хотел сказать что-то важное… или огласить диагноз.
– Именно – поднял палец… точно так же, как мое видение тогда. Боже мой! Выходит, вы его знали? – Хоувер заметно возбудился.
– Да, знал. И книгу его прочел… как когда-нибудь прочтет всякий толковый врач. Он обогатил медицину совершенно исключительным открытием, едва ли не самым важным за последние сто лет. Да, я знал Маннеринга. А три года назад он заболел, и я лечил его… но безуспешно. Он умер.
Хоувер вскочил на ноги, едва сдерживая волнение. Он быстро прошелся взад-вперед по комнате, потом встал перед своим другом и спросил, собравшись с духом:
– Доктор, вы ничего не хотите сказать мне… как медик?
– Только одно, Хоувер: здоровее вас я в жизни никого не видал. А вот что я скажу вам как друг: подите к себе в комнату; вы божественно играете на скрипке – вот и сыграйте что-нибудь светлое, живое. А мрачные мысли – вон из головы.
На другой день Хоувера нашли в его комнате мертвым. Он сидел, прижимая к подбородку скрипку, смычок лежал на струнах. Перед ним была раскрыта нотная тетрадь с шопеновским похоронным маршем.
Примечания
1
Хелборн (англ.) – порождение ада, Шарпер (англ) – игрок, склонный передергивать (Прим. перев).
2
Черновик этого рассказа был найден среди бумаг покойного Ли Бирса. Он публикуется с теми лишь изменениями, какие автор и сам бы внес, если бы взялся его перебелить (Примечание Амброза Бирса).
3
Первый рассказ Амброза Бирса, опубликованный «Overland Monthly» в 1871 году. Сам Бирс в это время вел колонку в «The News Letter», журнале, который редактировал Брет Гарт (Прим. перев.).
4
«Пойди в Галаад и возьми бальзама, дева, дочь Египта…» – Иер. 46, 11.
5
Из поэмы «Путник» Оливера Голдсмита.
6
Дорога страданий (лат.) – путь, которым Христа вели на Голгофу; в переносном смысле – трудный, скорбный жизненный путь (Прим. переев).
7
Строка из стихотворения английского поэта У. Э. Хенли «Invictus» («Несломленный»). Приводится в переводе А. Курошевой (Прим. перев.).
8
Ibidem (лат.) – «там же»; часто употребляется в библиографических сносках при указании на уже цитировавшийся источник (Пр1им. переев).
9
Сосновый остров был в свое время знаменит как место пиратских сходок (Прим. автора).
10
Около 180 сантиметров.
11
Около 26 килограммов.
12
Уж я не тот, что прежде (Гораций).
13
Безумие (лат.).
14
Этот рассказ был написан в соавторстве с мисс Айной Лилиан Петерсон, которой он и обязан всем лучшим, что в нем есть (Прим. автора).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
