Оказывается, мир ничуть не изменился. Люди идут в магазин, гуляют с детьми и собаками. Живут, а не ждут, когда их пристрелят…
“Когда у меня будет ребенок, Шубин купит ему самую шикарную английскую коляску, похожую на карету для Золушки, и будет скулить от счастья и беспокойства, и носиться со мной, и баловать меня, и угождать мне, и искать няньку с гарвардским образованием, и я тогда совершенно разбалуюсь и потеряю человеческий облик”.
Лидия вытерла лоб. Оказывается, в этой машине не просто тепло. В ней чудовищно жарко. Так жарко, что невозможно дышать. А окно открыть нельзя. Шубин запретил.
“До чего я там досчитала? До сорока пяти?
Может, приемник включить? Шубин же не запретил включать приемник!”
Она потянулась к приемнику, и тут на голову ей обрушился телефонный звонок.
Он был настойчивый и громкий, как глас судьбы, которой надоело, что они все время от нее убегают.
Мокрой от пота рукой Лидия полезла в карман и вытащила телефон, отчаянно надеясь, что она ошиблась, что он не звонит. Он звонил. Он прямо разрывался от звона.
— Да, — сказала она мертвым голосом, совершенно уверенная, что это конец. — Слушаю.
— Лидия, — проговорил в телефоне растерянный, странно знакомый бас. — Это Дима Шубин. Ты меня слышишь?
— Дима, — повторила Лидия тупо. — Дима?!
— Да, — ответил он смущенно. — Это я. Ты прости, что я звоню, но мы с дедом решили…
— Что случилось?! — заорала она, крепче прижимая трубку к уху, которая скользила в мокрых пальцах. — Вас похитили? Вам угрожают?! Где вы, Димка?!
— Мы дома, — сказал он с некоторым удивлением. — Я собирался в институт, но решил, что еще день прогуляю… Егор с тобой?
— Нет, то есть да. То есть он со мной, но сейчас вышел из машины. — Язык заплетался, в животе стало горячо и больно, или это в сердце? — Что случилось, Димка? Где ты взял мой номер?!
— Передай ему, чтобы он позвонил в приемную Кольцова, — скороговоркой произнес Димка. — Оттуда уже три раза звонили. Не могут его найти. Передашь?
Мышеловка захлопнулась. Лидия слышала ее отвратительный ржавый скрежет. Она захлопнулась и перебила хребет глупой жадной мыши.
— Да, — пообещала она. — Передам. Спасибо, Димка. — Она наклонилась вперед и прижалась лбом к передней панели.
Шубин выскочил из подъезда и не увидел Лидию в своей машине. Двигатель работал, стекла были целы, а Лидии нет.
Воздух застрял в легких, и стало невозможно дышать.
Ушла? Увели? Застрелили?
В абсолютной тишине, от которой стало больно в голове, он подошел к машине и рванул дверцу.
Она сидела на полу и смотрела прямо перед собой. Джинсовые колени были чем-то перепачканы, как будто она ползала по грязи.
— Лидия?!
Она подняла на него глаза, и он даже отступил немного — так она изменилась.
— Тебе звонили из приемной Кольцова, — выговорила она с усилием, — просили срочно связаться. Это конец, да?
Абсолютная тишина внутри его головы дала трещину, и в нее хлынул привычный шум — ровное урчание двигателя, рев машин на улице, голоса старух на соседней лавочке, крики мальчишек, гонявших шайбу на крохотном ледяном пятачке, и собственное тяжелое дыхание. Ему даже пришлось подержать голову рукой, чтобы она не лопнула.
— Когда? — спросил он спокойно. — Когда звонили?
— Димка сказал, что звонили уже трижды. — Сидя на полу, она протянула к нему руку, в которой был телефон. — Все? Мы проиграли?
Он сел на водительское место, вытащил телефон у нее из руки и набрал номер.
Лидия смотрела на него, не отрываясь.
— Шубин, — объявил он в трубку. — Вы просили связаться, Елена Львовна?
Он слушал совсем недолго, а потом сказал:
— Со мной еще один человек. Я могу попросить вас заказать ей пропуск? Шевелева Лидия Юрьевна. Да. Она самая. Минут через пятнадцать.
Он нажал отбой и сунул трубку под щиток. И посмотрел на Лидию.
— Они нас ждут, — объяснил он. — Садись. Нужно ехать.
* * *
Пресс-конференция началась секунда в секунду, что было редкостью для пресс-конференций. Маленький зал “Эха Москвы” ломился от журналистов и камер.
Вел пресс-конференцию бледный мужчина в дорогих очках, перед которым стояла табличка с надписью “Михаил Терентьев”. Рядом с ним помещался Тимофей Ильич Кольцов, впервые за последние два месяца вышедший из подполья и появившийся перед журналистами.
По всегдашней привычке брать быка за рога Тимофей Ильич не дал ведущему даже рта раскрыть.
— Добрый день, господа и дамы, — сказал он немыслимым низким голосом, который идеально подходил ему и делал все, что он говорил, необыкновенно внушительным. — Моя пресс-служба настояла на сегодняшней пресс-конференции, и я… гм… рад возможности вновь увидеться с вами.
По залу прошел некоторый шум. Это прозвучало примерно как “чтоб вы все провалились, проклятые, но раз надо, я готов потратить на вас немного своего драгоценного времени”.
— Я не сторонник вынесения сора из избы, — продолжил Тимофей Ильич, — но в данном случае я, кажется, остался в одиночестве. Мы решили дать официальные объяснения по поводу скандала, который, как всем вам хорошо известно, произошел в нашей корпорации. Мы свели ущерб к минимуму и считаем, что сегодняшняя пресс-конференция поставит точку во всем этом деле.
Он обвел зал тяжелым взглядом. Взгляд Тимофея Кольцова человек неподготовленный вынести не мог, поэтому большинство присутствующих как по команде опустили глаза. Тимофей Ильич усмехнулся.
— Несколько месяцев назад один из моих заместителей, человек очень близкий и доверенный, начал большую игру. — Катерина придумала эту “большую игру” вчера, когда писала ему речь, и Тимофею было приятно произнести это, потому что напоминало о Катерине.
Вообще сегодняшнее представление не особенно его интересовало. Он уже принял меры, перешагнул через все случившееся и пошел дальше, но Катерина настаивала на какой-то там гласности и открытости, и он согласился. Хрен с ней, пусть будет открытость, если Катерине так хочется.
— Игра заключалась в том, что часть сырья, которое поступает на наши производства, по нашим же каналам стала уходить за границу. В ноябре совет директоров освободил от занимаемой должности господина Долголенко, тогдашнего генерального директора завода “Янтарь”, который, по нашим сведениям, был задействован в цепочке. — Тимофей снова посмотрел в зал. Журналисты сидели, не шелохнувшись, вытянув в его сторону напряженные руки с диктофонами, как палестинские нищие. Почему-то именно палестинских нищих Тимофей особенно не любил. Камеры работали. Тимофей видел их красные злые глаза. Еще бы, такие откровения!..
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
