сторону восставших.
29 января Карл Х был вынужден бежать из Парижа просто для того, чтобы спасти свою жизнь. Впрочем, занятие восставшими столицы еще совсем не означало полный успех дела. Император французов имел достаточно крепкий характер чтобы не сдаться, а рвануть на восток, туда, где стояла армия, туда, где верные ему — помнящие еще его отца — генералы помогут вернуть трон.
Была в этом только одна маленькая загвоздка: война хоть и перешла в стадию затишья, но все же еще продолжалась, и отступление французской армии — или даже ее части — означало бы очевидную попытку русско-прусской армии воспользоваться ситуацией и ударить французам в спину. Более того, этот пинок мог иметь такую силу, что летели бы потом французские войска аж до самого берега Атлантического океана. И кричали. Чаечкой.
Так что поступившее в начале февраля от Карла Х предложение о мирных переговорах особой неожиданностью не стало. Молодой император, очевидно, был готов пойти на уступки врагам внешним, чтобы спасти страну — ну во всяком случае в понимании самого императора — от врагов внутренних.
Пришлось мне вновь бросать столицу, прыгать в поезд и опять ехать на запад в Мюнхен, где и должны были пройти переговоры между двумя императорами.
В Париже тем временем события развивались стремительно. Бегство Бонапарта из охваченной мятежом столицы было воспринято горожанами как признак слабости. Уже 1 февраля весь Париж оказался в руках мятежников, провозгласивших низложение Карла Х, становление Второй республики, формирование Временного Правительства, всеобщие прямые выборы в национальное собрание, отмену цензуры, свободу прессы и массовых собраний, а также формирование парижской национальной гвардии. В общем, как обычно за все хорошее против всего плохого.
Очень быстро пожар беспорядков начал распространяться из столицы и по другим городам империи. Лион, Сент-Этьен, Марсель, Тулуза, Бордо, Лимож, Льеж, Турин — в этих городах также произошли разной напряженности выступления, однако к этому времени первоначальная растерянность властей прошла, и на этот раз реакция была куда более активной. Некоторых успехов «республиканцам» удалось добиться только в Лионе и Турине, где немногочисленные имперские войска были выбиты из города и свежесобранные городские советы объявили о подчинении республиканскому Парижу. В других местах армии удалось подавить мятеж в зародыше, хотя и порой ценой достаточно больших жертв среди обывателей. В Марселе на улицы города были даже вытащены снятые с кораблей орудия и только пущенная вдоль улицы картечь — в стиле самого покойного основателя династии Бонапартов — сумела «охладить пыл» почувствовавших было свою силу мятежников.
Пока я ехал сначала в поезде трое суток, потом добирался из Лейпцига — сюда еще до войны пруссаки успели дотянуть железнодорожную ветку — до Мюнхена уже на лошадиной тяге, события развивались неожиданно стремительно.
Сначала полыхнуло на Сицилии. Это, впрочем, было не удивительно, поскольку Бурбонов там сильно не любили — было за что — и уже не раз пытались решись свои политические и социальные проблемы силой оружия. До этого всегда неудачно.
12 февраля в тот момент, когда я уже подъезжал к Мюнхену, пришла новость о начале восстания в Неаполе. Стало понятно, что дело тут не конкретно во Франции, а просто по всему континенту назрело недовольство преобладающими во всех странах консервативными силами.
Уже находясь в столице Баварии узнал о беспорядках в Амстердаме и Ганновере. Искра, вспыхнувшая в Париже, неожиданно не потухла, а наоборот дала начало обширному пожару, готовому, кажется, поджечь всю Европу.
Началась революция в Милане, где окрылённые недавним быстрым и практически бескровным присоединением Венецианской области северные итальянцы стали требовать от своего короля «продолжения банкета». Революция в Сардинском королевстве носила явно выраженный антифранцузский характер, тем более с этой стороны Альп еще не знали о планирующихся переговорах в Мюнхене. Со стороны отстранённого наблюдателя могло показаться что пришло самое время рвать Францию и забирать себе весь Пьемонт. В итоге Карл Альберт все же сдался под давлением революционной толпы и даже объявил Франции войну.
— Приветствую вас, ваше императорское величество, — Карл Х был удивительно похож на собственного отца. Вот уж действительно тот случай, когда в родстве не приходится сомневаться. Средний рост, крепкое телосложение, круглое простое лицо, выдающийся нос. При моем появлении француз встал и протянул ладонь для рукопожатия.
— Добрый день, ваше императорское величество, — «вернул» я титулование, как бы показывая, что готов разговаривать с Карлом на равных. — Впрочем, не столь добрый как хотелось бы.
— Это правда, — показалось, что француз подхватил предложенную стороннюю тему с каким-то даже заметным облегчением. Возможно, он думал, что его сейчас сходу начнут ставить в коленно-локтевую позу и был рад, что этого не произошло. — Тревожные новости приходят со всех концов континента.
Помещение, любезно предоставленное нам баварским королём, было отделано в красно-бордовых цветах и больше напоминало комнату какого-нибудь дорогого борделя. Красные занавески, красные шелковые обои, мебель, обитая тканью того же цвета. У меня даже мелькнула в какой-то момент мысль, что Людвиг решил так ненавязчиво подколоть двух императоров. Впрочем, в сочетании с белыми коврами на полу и белой же деревянной мебелью красная обстановка выглядела вполне стильно.
— Не буду лукавить и уверять вас, что мне есть дело до проблем в тех странах, которые еще недавно присылали свои войска, чтобы «загнать русского медведя обратно в берлогу», — последнее было цитатой одной из воинственно настроенных парижских газет. Тогда, в начале войны, многим казалось, что такая широкая коалиция просто не сможет проиграть, и исход войны предрешен изначально. Получилось все, правда, несколько иначе. — Более того, я даже рад вашим Парижским проблемам, в противном случае мне пришлось бы двигать войска туда самому. Результат получился бы примерно тем же, только солдат русских погибло бы больше. А я стараюсь в любом случае этого избегать.
Карлу находится со мной в одном помещении наедине было явно некомфортно. Даже сидя мои два метра роста заставляли его смотреть на меня снизу-вверх, плюс разница в возрасте в двадцать лет. Ну и историческая коннотация, от нее тоже никуда не денешься.
— Хорошо, — кивнул француз, — я ваши чувства отлично понимаю. Не случись бунта в Париже, будьте уверены, я бы так просто не сдался. В отличии от англичан, у нас, французов, есть гордость!
— Ну это в вас молодость говорит, — собеседник вопросительно приподнял бровь, — британцы сделали совершенно верно, что первыми попросили о мире, сумев выскочить из проигранной войны без больших потерь. А иначе сейчас наши крейсера топили бы корабли под «Юнион джеком»,
