Майку… трико…
Теплое пальто! Мы же твое сдали немецкой армии…
Йозеф Вавричка помнит, как я пришла к нему в магазин и сказала: «Гитлер приглашает меня на свидание, нет ли у вас чего теплого».
Он подобрал мне пальтишко по размеру – его не нужно было укорачивать. Теплое, темно-серого цвета, оно прослужило мне две зимы и две осени, вернее сказать, одну. Сентябрь 1944 года выдался теплым, мы ходили в легкой одежде. Но я надела пальто в дорогу. В вагоне было душно, я сняла его… Наверное, оно там и осталось. Нет, наверняка его кто-то подобрал. Добротная вещь пропасть не может. Пропала я, но кто-то точно продолжал жить в моем пальто, кого-то оно грело, а может быть, даже спасло.
Вот что нужно было сказать Вавричке, чтобы он по достоинству оценил свой поступок. Он знал, что мне нечем заплатить, и сказал: «Носите на здоровье, госпожа Брандейсова, я ничего с вас не возьму».
Я принесла ему «Вид из окна на Марианские Лазни», в красивой раме.
Вавричка замахал руками: нет, нет, такую картину за пальто?
Ну и что, я ее за час нарисовала, пальто шить дольше.
Прибыли оценщики, все переписали. Длиннющий список, около каждого наименования – стоимость. Мои недоделанные тарелки оценены в одну марку каждая. Марка к марке – глядишь, и наше имущество возымеет цену.
Хильда! С гусем в помойном ведре. Купила в Праге, на вокзале, но в чем эту громадину везти? Схваченный мощной Хильдиной рукой за лапки, гусь болтается в воздухе.
Смотрю, стоит помойное ведро. Схватила его, помчалась с ним и с гусем в уборную. Ведро вытряхнула, ополоснула, гуся завернула в газету и укрыла шалью.
Прощальный спектакль, которого я так боялась, начался весело. Сцена с гусем затмила собой все. Хотя предыдущие акты пьесы были полны драматизма.
В Гамбурге Хильда попала под бомбежку и опоздала на берлинский поезд, так что у Бушманов оказалась в 4 утра. Дорога в Прагу тоже была непростой – непрерывные проверки документов. Спасло липовое удостоверение отца, что она едет в командировку по закупкам экспериментальных крыс для его лаборатории.
Только что мы потрошили чемоданы, вынимая из них лишние вещи, теперь – гуся. Анатомическая комната – все внутренности вывалены: вещи из шкафов, потроха из тушки…
Этот гусь будет частым героем моих голодных снов в Терезине. Но пока предстоит его съесть.
Обжорная ночь сопровождается чтением «Замка». Читаю, разумеется, я. Мне так нравится читать вслух любимые книги.
Уважаемые радиослушатели! Монолог старосты, обращенный к господину К, прозвучит в исполнении Бедржишки Брандейсовой.
«На распоряжение, о котором я вам говорил, мы с благодарностью ответили, что никакой землемер нам не нужен. Но этот ответ, как видно, вернулся не в тот же отдел – назовем его отдел А, – а по ошибке попал в отдел Б. Отдел А, значит, остался без ответа, да и отдел Б, к сожалению, получил не весь наш ответ целиком: то ли бумаги из пакета остались у нас, то ли потерялись по дороге – но во всяком случае не у них в отделе, за это я ручаюсь, – словом, и в отдел Б попала только обложка. На ней было отмечено, что в прилагаемом документе – к сожалению, там его не было – речь идет о назначении землемера. Тем временем отдел А ждал нашего ответа, и хотя у них была заметка по этому вопросу, но, как это часто случается при самом точном ведении дел – вещь вполне понятная и даже неизбежная, – их референт положился на то, что мы им ответим, и тогда он либо вызовет землемера, либо, если возникнет необходимость, напишет нам снова. Поэтому он пренебрег всеми предварительными записями и позабыл об этом деле…»
Меня уносят потоки слов, закручивают в спирали, протаскивают по нитям с буквенными обозначениями и возвращают туда, откуда все началось, то есть в никуда. Это так похоже на жизнь в целом, которая не имеет ни направления, ни цели, тем более сейчас, когда мы достигли пика абсурда.
«Наша беспомощность перед судьбой очень напоминала состояние господина К.», – скажет потом Хильда.
В последний день мы, сытые и веселые, распаковывали и снова запаковывали чемоданы и рюкзаки под мудрым Хильдиным руководством. Внесли в список три белые рубашки, вычеркнули половую тряпку. По весу почти одно и то же, если вычеркнем стельки, то точно…
Может, рубашки покрасим? После первой же стирки они станут серыми.
Фридл обожает метаморфозы, – говорит Павел Хильде. – Спустись в сад, и ты увидишь, что там уже сушатся голубые небеса, коричневая земля, зеленая трава, ночное небо… Не пора ли снять весь этот театр с веревки?
А что ты будешь с этим делать? – спрашивает Хильда, раскладывая по стульям заледеневшие цветные простыни.
Театр! Представь, если накинуть на детей зеленую простыню, получится лес… Если они поднимут руки, на глазах у зрителей вырастут деревья, если они будут наклоняться в разные стороны, получится ветер…
Кажется, мы готовимся к представлению, которое никогда не состоится.
Но оно состоялось.
«Настал этот день… Я ночевала у Зденки Турковой и в четыре утра пришла к Фридл… Она лежала на диване в пальто. И плакала. Тогда она плакала… Она боится меня потерять… как я вернусь в Гамбург под бомбежкой?!
Все это было как взрыв… Мы попрощались в школе, где был сборный пункт… Я пошла на станцию и по дороге сказала себе: я ее больше никогда не увижу… Так она и стоит в моей памяти доныне – в школе, на первом этаже, в сером пальто, и смотрит на меня… Так смотрят, запоминая».
Часть пятая
Терезин
1. Сборный пункт в Градце Кралове
14.12.42. Три часа утра. Мы готовы. Постараемся написать с дороги… У нас тяжелая поклажа, не знаю, как Ф. это вынесет. Будьте здоровы и счастливы, – пишет Павел Отто и Марии, я приписываю: Сердечный привет вам обоим. Огромное спасибо за вашу помощь и готовность помогать… Наверное, никто столько не получил от Аделы, сколько я. Она была самой лучшей из семьи и была достойна самого лучшего, но получила самое худшее. 1000 приветов, ваша благодарная Фридл.
От вокзала до университета идти недолго, да ноша тяжела. Павел уговаривает – остановись, передохни. Но меня гонит страх, как тогда, по дороге из Находа в Гронов. Хотя я не одна, нас более семисот человек. Колонну сопровождают чешские жандармы.
Пришли. Я прислоняюсь к заснеженному сфинксу у портала, кладу рюкзак на чемодан, приваливаюсь к вещам.
Жандарм трясет меня за плечо. Павел говорит ему: «Это моя жена».
Тот проверяет номера, все верно, «Сh-549» и «Сh-548». Павел берет меня на руки и относит в помещение, туда, где нам заняла место Лаура. Возвращается за вещами – их нет. Двое суток мы ютимся втроем на одном матраце.
16.12.42. Дорогие Мария и Отто! До сих пор все шло гладко. Завтра выезжаем. Мы потеряли часть багажа. Судьба остального неизвестна. Пережили это очень тяжело. Еда отличная. Вспоминаем обо всех. Ехали в приличном вагоне. Все очень хорошо держатся. Не волнуйтесь за нас. Сегодня мы сдаем часть излишних денег и вещей. Последнее «с Богом»! Павел + Фридл.
16.12.42. Моя дорогая Хильда! Против ожидания все нормально. Обычная история: одни идут под стрижку, другим велено стричь. Я оказалась более стойкой, чем предполагала. Думала, слезные железы у меня на плечах, но их нет и там. Обнимаю тебя. Ф.
Подъем! 2 часа ночи, 17 декабря. Мигающий голубой свет в помещениях и на лестнице… В полчетвертого все выстраиваемся на перекличку, по номерам. Нас ведут шеренгами при свете фонарей и карманных фонариков, впихивают в тесные немецкие вагоны вместе с вещами. Путешествие не из приятных. Запрещено открывать окна.
Поезд прибывает в Прагу. Так говорят. С тем же успехом мы могли оказаться в Польше. Полная тьма. Опять едем.
На выход! Струя холодного света взрезает темную духоту. Воздух. Мы приехали.
2. Большое ничто
Нет у меня души. Трупы ли провозят на катафалке, транспорты ли отправляют, слепцы ли щупают палками землю перед собой – душа не отзывается. Что тогда я? Тело, которое страдает от голода и холода, тело, которое постоянно заявляет о себе недомоганиями. И дух, который здесь не прописан.
Не с чем сравнивать то, что случилось здесь. Видимо, это что-то непомерное. Из триады тело-душа-дух выпало среднее звено. Тело болит, дух – внеположен. Волнения о том, кто же я – художник или педагог, архитектор или просто неудачник, у которого отняли время стать самим собой, – улетучились вместе с душой.
Приступы фантомных болей, когда болит то, что отнято, можно сосчитать по пальцам.
1. Когда я увидела на чердаке умирающую Шарлотту. (Смерть отца, видимо потому, что я не застала его и здесь, – не нашла во мне душевного отклика.)
2. Когда отправляли в Польшу транспорты, в которых были мои подопечные дети. Это происходило на моих глазах пять раз: трижды в 1943 году, в феврале, октябре и декабре, и дважды в 1944 году, в мае и сентябре.
