Гурский зажигал свечку и подогревал над ее пламенем шляпу. Человек, у которого взяли шляпу, к радости публики, начинал волноваться. А Гурский, удивляя зрителей, через несколько секунд высыпал из шляпы настоящее хрустящее печенье и предлагал его попробовать зрителям. Многие с опаской брали печенье, но, попробовав, убеждались, что оно настоящее. Шляпа возвращалась владельцу, и тот убеждался, что она цела и невредима. Любимов тоже пробовал это печенье и в потрясении кричал:
— Я хочу сделать такое же!
Он подбегал к человеку, сидящему в первом ряду, срывал с него шляпу, быстро выливал в шляпу воду из графина, высыпал муку из пакета, разбивал туда два — три яйца и перемешивал это месиво своей большой палкой.
Зритель, у которого забрали шляпу, в бешенстве негодовал. И чем больше он возмущался, тем громче смеялась публика. (Клоуны здесь использовали особенности человеческой психологии — люди всегда смеются над розыгрышем, пока разыгрывают не их.)
Когда Любимов выливал в шляпу всю воду, зритель вставал со своего места, а публика, предвкушая скандал, просто грохотала. Любимов же добавлял в это месиво опилки и нес шляпу к первому ряду, держа в другой руке тарелочку, на которую вываливал содержимое шляпы.
Только он подходил к барьеру, как человек, у которого забрали шляпу, вскакивал со своего места и возмущенно кричал:
— Я буду жаловаться в милицию! — И, вырвав шляпу у клоуна, бросал ее на пол.
Публика заливалась от смеха.
В этот момент Гурский доставал из — под пиджака чистую шляпу и своим хорошо поставленным голосом говорил:
— Товарищ, успокойтесь, вот ваша шляпа. Мы ее просто подменили. Это была наша маленькая клоунская шутка!
Зритель недоверчиво брал шляпу, внимательно ее осматривал и, убеждаясь, что она действительно не испачкана, успокаивался, облегченно улыбаясь, под хохот зала садился на свое место.
Конечно же, зритель, у которого брали шляпу, обычная подсадка. Но публика верила. Для клоунады специально покупали две одинаковые шляпы. Пока одну стирали и сушили, другую использовали в работе. Участвующий в подсадке не имел права уйти из зрительного зала, пока не закончится отделение.
Сергей Любимов — человек большой культуры. В каждом городе он непременно обходил все книжные магазины, стараясь завести знакомство с букинистами. Больше всего любил Омара Хайяма, многие рубаи которого знал наизусть.
В исполнении этих клоунов мне нравилась и клоунада «Нагружайся — разгружайся».
Из центрального прохода, как бы с улицы, появлялся с плащом, перекинутым через руку, Гурский, а за ним шел Любимов, который тащил на спине громадный ящик, перевязанный толстой веревкой. Любимова за ящиком почти не было видно. Публика видела только тоненькие ножки в полосатых носках, с трудом переступавшие по ковру. Гурский спрашивал у инспектора манежа:
— Скажите, пожалуйста, куда это мы попали?
— Вы попали в Московский цирк, — отвечал инспектор манежа.
— А я думал, на вокзал, — хрипел из — под ящика Любимов.
— Сережа, разгружайся!
Любимов снимал ящик и вытирал пот.
— Мы хотим поступить на работу к вам в цирк, — заявлял Гурский.
— А что вы умеете делать? — интересовался инспектор. — Нам нужны дрессировщики.
— Мы дрессируем мамонтов. У вас есть в цирке мамонты? — спрашивал Любимов.
— Нет, — отвечал инспектор манежа.
— Ах, нет мамонтов… — разочарованно произносил Гурский и командовал: — Сережа, нагружайся!
Любимов с трудом взваливал ящик на спину и заплетающимися ногами шел по манежу. Только он доходил до барьера, как Гурский возвращался к инспектору и спрашивал:
— А платят в цирке хорошо?
— Да, хорошо, — отвечал инспектор.
— Сережа, разгружайся, — требовал Гурский и интересовался:-а за что платят?
— За хорошую работу, — говорил инспектор манежа.
— Ах, еще и работать надо? Сережа, нагружайся.
Так они все время разгружались и нагружались. В конце клоунады Любимов, обессиленный, ползком тащил на себе ящик. Публика хохотала.
— Мы дрессируем мамонтов.
Нравилось мне в некоторых клоунадах необычное появление на манеже Сергея Любимова. Только объявят очередной номер программы, как вдруг во втором ряду партера кто-то начинает громко аплодировать. Это был сам Любимов. Публика смеялась. Буше снова начинал объявлять номер, и Любимов снова аплодировал. Тогда Буше подходил к нему и просил не мешать, пригрозив, что его выведут из зала.
— Вы поняли, что я вам сказал? — спрашивал Александр Борисович.
В ответ Любимов вставал и, показывая на свои уши и рот, жестами объяснял, что он не слышит и не может говорить.
— Вы что, глухонемой? — спрашивал Буше.
— Да!!! — рявкал в ответ Любимов.
Много лет спустя, снимаясь в фильме «Бриллиантовая рука», в эпизоде, когда испуганного Горбункова (эту роль играл я) встречает в закоулке человек страшного вида, мне вспомнился этот диалог Любимова с Буше. Старую, забытую клоунскую репризу я перенес на экран, и она снова выстрелила.
Однажды Любимов и Гурский преподнесли мне урок, после которого я твердо усвоил для себя некоторые законы цирка, еще раз поняв разницу между сценой и манежем.
В программе цирка они выступали с клоунадой «Полет на Луну». Клоунада рассчитана на трех человек, и, как правило, клоуны приглашали участвовать в ней коверного. Третьим партнером к Любимову и Гурскому выходил Карандаш. Сюжет клоунады простой: Белый клоун заставляет соревноваться двух Рыжих в ловкости. Кто быстрее перелезет через высокую стремянку, держа в руках полное ведро воды, тот получит в награду торт.
Номер смешной. Любимов и Карандаш, перелезая с ведрами через стремянку, обливались с ног до головы. Торт выигрывал Карандаш. С самого начала клоунады «Полет на Луну», как только клоуны начинали лезть по ступенькам, в зале смеялись.
В один из выходных дней для участия в концерте в Центральном Доме работников искусств у цирка попросили несколько номеров программы. Байкалов уговорил Любимова, Гурского и Карандаша показать на сцене ЦДРИ клоунаду «Полет на Луну».
— Вы там со своей «водянкой» уложите всех, — сказал Байкалов клоунам.
Мы с отцом присутствовали на этом выступлении. Более позорного провала я не видел. Жалкое получилось зрелище. Все, что в цирке, как говорят, принималось на «ура», здесь шло почти при гробовой тишине. Клоунада оторвалась от родного манежа и потому сразу поблекла, стала глупой, грубой, бессмысленной.
Клоунов, обливающихся водой, зрители жалели. И артисты, не услышав привычного смеха, растерялись и сразу зажались. Антре, так блестяще проходившее на манеже, провалилось на сцене Дома работников искусств.
