Елена присмотрелась к лицу Сапеги и увидела в его глазах страдание.
- Иди за мной, — сказала королева и направилась к палатам наместника.
Придворные Елены поняли, что случилось какое‑то несчастье, и следом за нею никто не двинулся.
Елена вошла в трапезную, велела Сапеге сесть к столу и выпить вина. Когда он осушил кубок, она сказала:
— Теперь говори. И не смей лукавить. Уличу — не сносить тебе головы.
Матушка–королева, я готов к любому наказанию. Случилось несчастье, последствия которого ещё во тьме. Вам должно быть в Кракове. Проявите милость и, не мешкая, отправляйтесь в путь.
Как ни была Елена мужественна, но при этих словах у неё дрогнуло сердце. Она догадалась, что несчастье касается Александра.
— Говори, что произошло?
- Вы только не волнуйтесь, ваше величество. С вашим супругом, может быть, ещё ничего не случилось. Он всего лишь куда‑то отлучился из дворца, из Кракова.
- Ты хочешь сказать «исчез»? И когда это произошло, по какой причине?
- Похоже, что так, государыня, он исчез. Случилось это две недели назад. — Сапеге всё-таки захотелось устрашить королеву: взыграли прошлые обиды. — Тайна исчезновения пока не разгадана, хотя мы уже знаем, что к тому причастен князь Михаил Глинский и граф Гастольд Ольбрахт. Других подробностей не ведаю.
— Говори всё по порядку. Когда он исчез после моего отъезда?
— Это случилось через два дня, как вы уехали. На другой день меня послали догонять графа. Выходит, что сегодня миновало шестнадцать дней.
— Но откуда твоя уверенность, что за минувшие дни его не нашли? Может, он жив и здоров и пребывает в Вавеле за кубком вина?
— Господи, матушка–королева, может, и нашли, но вам должно быть в Кракове по другим причинам. Проявите милость…
Елена пристально посмотрела на дворецкого короля и поняла, что он страдает искренне: ему было за что любить короля. Сама Елена не могла сказать определённо, готова ли она мчать в Краков. Её сердце рвалось в Москву. Она отдала бы всё своё достояние, только бы поскорее добраться до Кремля. Что‑то подсказывало Елене, что если она изменит своему желанию, жажде, мечте, то ей уже никогда не будет дано прикоснуться к родимой земле, к камням, под которыми покоится прах родителей. Предчувствие её не обманывало. Да, ей не суждено было вернуться на родину, как ни стремилась она к ней.
И всё-таки после долгих раздумий, сделав не меньше сотни шагов по трапезной, Елена поняла, что над нею господствует более высокий долг, нежели горячее желание побывать на могилах родителей. Она оставалась государыней, а её супруг — государь — был в беде. Любила она его или не любила — сие не шло в счёт. Долг оставался превыше всего, и она не могла его нарушить, ибо на том целовала крест. Будь её батюшка здравствующим, он бы сказал, что она поступила как истинная государыня, супруга и православная христианка. Потому Елена отвергла повеления души о поездке на родину и промолвила:
— Ты, пан дворецкий, отдохни в палатах Прокофия и воинам дай отдых. Нас же нагонишь в пути.
Сапега поклонился Елене.
— Благословляю вас, матушка–королева, за мудрое решение. А нам и правда надо отдохнуть.
Елена покинула трапезную и палаты наместника Прокофия Татищева, вышла на площадь и сказала возникшей рядом Пелагее:
— Мы возвращаемся в Краков. Так угодно Господу Богу. — Она тут же подошла к Татищеву. — Спасибо тебе, боярин Прокофий, за хлеб–соль и заботы. Блюди нашу с тобой землю, помни мои уставы, а мне на Русь пока дорога перепахана. Мы возвращаемся в Краков.
— Что‑то случилось, матушка?
— Случилось, Прокофий. — Она очень тихо добавила: — Король попал в беду, а в какую, и сама того не ведаю. Только помолчи о том, что услышал: нет пока причин для печалей. Ну, прощай.
Елена направилась к карете и скрылась в ней. Горожане уже не гомонили. Появление отряда воинов, озабоченный вид государыни — всё это насторожило их, и, когда карета и весь кортеж тронулись в путь, на площади царила тишина да кое–где горожанки, сняв платки, махали ими. Нарушил тишину лишь колокольный звон на соборе Богоматери и на церкви Всех Святых.
Глава тридцатая. КУБОК ДЛЯ КОРОЛЯ
Спустя двадцать дней после исчезновения короля Александра во дворце Вавель было принято решение о созыве польского сейма. Этому предшествовала долгая беседа архиепископа Николая Радзивилла, принца Сигизмунда, канцлера Влада Монивида, графа Гастольда Ольбрахта и князя Павла Миндовга, одного из потомков короля Миндовга. Вёл беседу архиепископ. Его лицо было сурово, глаза горели мрачным огнём. Да ни у кого на лицах не было спокойствия. Все находились в подавленном состоянии духа.
— Мы уже прогневали Господа Бога, — начал разговор архиепископ, — и, если сегодня или завтра не оповестим всенародно об исчезновении государя, быть нам проклятыми Всевышним и народом. Поэтому я требую от имени церкви созыва сейма и рады и требую покаяние пред ними. И мы будем просить сейм и раду об избрании короля или правителя.
— Но, ваше преосвященство, если государь жив и рано или поздно вернётся, как мы посмотрим ему в глаза? — заявил граф Гастольд. — Когда мы расставались, он был полон сил и здоровья.
Однако заявление графа не было принято во внимание. С архиепископом согласились все прочие и решили наутро послать гонцов ко всем депутатам сейма и рады, дабы к 10 августа они прибыли в Краков. При этом канцлер Монивид отметил:
— У нас впереди ещё двенадцать дней, и если король найдётся, то сейм и раду можно отменить или посвятить заседания другим вопросам.
— Сын мой, ты правильно рассудил, — поддержал Монивида Радзивилл, — потому шли гонцов немедленно сегодня же. Если кто‑то из дальних городов и земель не успеет, то всё равно заседания будут полномочными.
— Отправь гонцами королевских гвардейцев. У них лучшие кони, и над ними тяготеет долг службы королю, — добавил Сигизмунд.
Канцлер Монивид исполнил волю архиепископа и принца без промедления. По всем дорогам от Кракова помчались сотни воинов во все концы державы. Гонцам дали полномочия менять коней в городах и селениях.
В эти же дни в одном из старинных замков, принадлежащих князю Михаилу Глинскому, пробуждался от волшебных снов и приходил в себя от долгих ночных утех король Польши и великий князь Литвы Александр. Он выпил весь бальзам императора Ци Ши–хуанди, вдоволь насытился близостью с Кристиной и, проснувшись однажды утром, принялся перебирать в памяти всё, что произошло с ним за минувшее время. Но в это утро многое случившееся с ним он не мог вспомнить. Он долго осматривал прекрасную спальню, стены которой были обшиты радующими глаз шелками, и не хотел вставать с ложа. Приподнявшись на локте, он увидел лежащую рядом золотокудрую Кристину, и на душе у него стало празднично, он потянулся, чтобы обнять её. Обнял, приблизился, ощутил её лёгкое дыхание. Александр смотрел на Кристину неотрывно, и в памяти всплыло, как показалось ему, нечто далёкое, словно за дымкой лет.
Тогда он сидел за столом вместе с графом Ольбрахтом и князем Глинским. Она же, волшебная, появилась из ниоткуда и ухаживала за ним, наливала прекрасный напиток, он пил его и оторваться от кубка не было сил. «Но это было так давно, прошла целая вечность», — подумал Александр. Он погладил обнажённое плечо спящей Кристины и встал; найдя свою одежду, попытался надеть её. Кое‑как это ему удалось. Король подошёл к узкому окну и распахнул его. То, что он увидел за окном, показалось ему совершенно незнакомым, потом опять что‑то вспыхнуло в памяти, и он припомнил, как стоял у окна рядом с Кристиной и любовался широкими просторами. Он вновь увидел, как за окном, далеко внизу, катила свои воды широкая река. За нею утреннее солнце освещало бескрайний лесной массив. Справа, ближе к реке, он заметил купола православного храма. Перегнувшись через подоконник, Александр посмотрел вниз и признал знакомые крепостные башни с бойницами и воинов, кои несли службу на каменных стенах. Однажды он гулял по этим стенам с Кристиной. Александр вновь подошёл к ней, прикоснулся к её плечу и легонько потряс. Она открыла глаза и улыбнулась ему. Улыбка была завораживающая, добрая, манящая. Он спросил:
— Моя любовь, как ты отдохнула? Я давно с нетерпением жду, когда ты откроешь глаза.
— Вот я и открыла, — улыбаясь, ответила Кристина. — А отдохнула славно. Сегодня была самая прекрасная наша ночь.
— Я должен тебя огорчить: я ничего не помню. Будто всё случилось между нами давным–давно. Когда мы с тобой встретились?
— Мой славный король, мы с тобой почти месяц рядом день и ночь, и мы столько всего видели, пережили, что и через сто лет не забудем.
