У нее не было никаких сомнений. Спасти Данилу казалось ей делом святым и естественным, как, скажем, обмануть мессира в катакомбах святой Присциллы, или вывести из подземелья Хатырша-Сарая сонмище неприкаянных душ, или принять сторону галерников против своего любовника Сеид-Гирея.
– Все поняла. А какой знак тебе подать: мол, все готово, можно начинать?
– Поставь свечку на свое окошко.
Елизавета удивилась:
– Разве ты знаешь, где мое окно?
– А то! – ответил он с таким выражением, что у нее мурашки по коже пробежали…
Наконец, условившись о времени, Соловей-разбойник велел Елизавете, не оборачиваясь, идти к дому.
И Елизавета покорно пошла. Но не оглянулась ни разу вовсе не потому, что боялась разгневать Соловья-разбойника. Она себя боялась, боялась своего разочарования.
* * *
Хоть гости на другой день не разъехались, как надеялись Соловей-разбойник с Елизаветою, освобождать Данилу требовалось именно сегодня, потому что слишком многое было уже подготовлено – не отменить.
Елизавета вся измаялась до вечера. Дни ее и всегда-то тянулись томительно долго, а уж нынче это было что-то страшное… Но наконец село солнце, опустились зыбкие сумерки, потом сгустились в вечернюю синеву; там и ночь настала.
Елизавета сидела под окошком, клюя носом от затянувшегося ожидания. Но едва из высокой вышины глянул на нее волшебный, сверкающий взор первой звезды, как сердце глухо, тревожно стукнуло. Встала, взяла свечу и бесшумно выскользнула из своей комнаты. И когда приостановилась на пороге, снова и снова перебирая, что предстоит сделать, как ее словно бы огоньком-ветерком обвеяло, унеся с собою всякий страх, всякую тревогу и оставив только легкую радость и отвагу. Уже сейчас она знала: все пройдет отлично, спасение Данилы удастся! Ну а что потом случится и как будет бушевать Валерьян, ее нисколько не волновало.
Она шла быстро, на губах играла счастливая, задорная улыбка. Огонек трепетал, будто крыло пойманной бабочки. И сама она была легка, словно бабочка! Чуть касаясь ступеней, слетела на первый этаж и вытянула из-под лестницы загодя припасенную небольшую, но крепкую слегу. Приникла глазом к щелочке: три лакея клюют носами в укромных углах; хозяева с гостями прилипли к зеленому сукну. Прикусив губу от натуги, заложила слегой дверь в столовую.
Подождала. Никто не ворохнулся, не всполошился. Опять взмыла по лестнице. Поставила свечу на подоконник, сама ринулась к другому окну, вглядываясь во тьму. Минуты тянулись. Но вот вдали трижды вспыхнула и погасла огненная точка, и вновь к Елизавете вернулось счастливое спокойствие.
Она снова выскользнула за дверь и едва не наступила на крадущуюся Тучку. Раздался обиженный мяв. Кошка порскнула в одну сторону, Елизавета, облившись холодным потом, – в другую.
Велико было искушение, минуя кабинет Анны Яковлевны, крикнуть Даниле, что близка свобода, но не решилась спугнуть удачу и пробежала прямиком в комнату Валерьяна.
Постояв у двери, чтобы глаза привыкли к темноте, быстро направилась к высокому поставцу, где Валерьян собрал изрядный запас превосходных вин, не в пример тем, что хранились в погребе для гостей. Она наполнила две корзины и поволокла их к выходу, как вдруг ей вновь что-то попалось под ноги. На сей раз то была не Тучка: оно не взвизгнуло, не порскнуло, а только тихо зашипело сквозь зубы, и Елизавета поняла, что всей тяжестью наступила на мужскую ногу. Мелькнула жуткая мысль, что это Валерьян.
Нет, не он. Граф носил сапоги либо башмаки, а Елизавета стояла на лапте.
Сообразив это, она сошла с лаптя, и человек с облегченным вздохом сказал:
– Ты, Лизавета? Напугала до смерти!
– Я и сама напугалась… – пробормотала Елизавета.
Это опять был он, его голос! В темноте ей не удавалось рассмотреть Соловья-разбойника. Угадала лишь, что он высок ростом и широк в плечах. Как тот!
Он выхватил корзины из ее ослабевших рук.
– Сам снесу!
Тут луна глянула в высокое трехстворчатое окно, и Елизавета с замирающим сердцем вскинула глаза.
Перед нею оказалось смуглое бровастое лицо; черные кудри буйно вились, чуть не падая на плечи; цвет глаз был неразличим, потому что в них плавали, насмешливо мерцая, две маленькие луны… Елизавета торопливо отвела взор, но все ж не удержалась:
– Это ты был вчера на берегу?
– По голосу признала? – усмехнулся он в ответ.
– Да. Скажи, как тебя зовут? – спросила с прорвавшимся отчаянием.
И снова услышала, как он улыбается.
– Григорием.
«Григорий!» Тот никогда не назвался бы так, сказал бы: «Вольной»!.. Это был не он. И думать, и вспоминать нечего о тех давно минувших временах. Да и разве добрую память оставило по себе их знакомство, что сейчас сдавили горло непрошеные слезы?..
Они молча стояли друг против друга в белой зыбкой мгле, когда простучали по ступеням быстрые шаги и раздался тревожный шепот:
– Ты здесь, атаман?
– Здесь, где ж еще, – буркнул Соловей-разбойник почему-то недовольно и сунул обе корзины куда-то в темноту. Темнота крякнула, чертыхнулась и тяжело затопала вниз по лестнице.
Соловей-разбойник двинулся было вслед, но тут же обернулся:
– А ты иди, иди себе, Лизавета. Спаси тебя бог! Ты свое дело сделала. Не ровен час, увидят тебя – хлопот потом не оберешься.
Елизавета понурилась. Это не Вольной, что ему скажешь! Был бы Вольной, кинулась бы к нему, прошептала, глядя в отважные зеленые глаза: «Забери меня отсюда! Ты у меня в долгу, помнишь?» И он забрал бы. Она знала доподлинно, что забрал бы! Но этот – чужой.
– Я хочу еще раз поглядеть на Данилу, – пробормотала Елизавета. – А потом пойду к себе и лягу в постель.
Она шагнула к двери. Соловей-разбойник не тронулся с места.
– Ладно, Лизавета, – наконец-то отступил в сторону. – Погляди на своего Данилу.
Он пропустил ее вперед. И все время, пока Елизавета шла по коридору, она чувствовала на спине жаркий взгляд.
Вот и дверь гардеробной Аннеты. Соловей-разбойник вынул из-за пояса небольшой, остро отточенный ножик и принялся ковырять в замке. Это напомнило Елизавете графа де Сейгаля и его сломанный стилет, и она слабо улыбнулась прошлому – такому свободному, счастливому, полному надежд… В коридор, конечно, луна проникнуть не могла, но Соловей-разбойник, наверное, видел в темноте, как кошка, потому что дверь наконец-то открылась.
Вот здесь лунного света было предостаточно! Казалось, все вокруг заткано самосветной серебряной нитью. Это было столь чудесно, что Елизавета замерла на пороге. В такие комнаты входишь как во сне, даже не зная, что ждет тебя там: счастье или горе… Она не заметила, как Соловей-разбойник проник в чулан. Вдруг раздался звук удара, потом глухой стон – и на пороге появился «серебряный» атаман с бессильно обвисшим «серебряным» Данилою на руках.
