В прочих категориях стратегических возможностей правительства осознали саморазрушительную силу абсолютистского преследования национальных интересов. Как следствие, ныне политики придерживаются более умеренных курсов, даже по отношению к потенциальным противникам: это своего рода комбинация сдерживания и взаимных ограничений, в сочетании с мерами по предотвращению кризисов, спровоцированных неправильным толкованием или недопониманием.
Киберпространство сегодня стало стратегически необходимым. На момент написания данной книги его пользователи, будь то отдельные люди, корпорации или государства, полагаются только на собственные суждения при осуществлении своей кибердеятельности. Глава Кибернетического командования США предсказывает, что «следующая война начнется в киберпространстве». Невозможно представить себе международный порядок, если среда, через которую реализуются стратегии выживания и осуществляется прогресс, остается без каких-либо международных стандартов, в поле принятия односторонних решений.
История войн показывает, что всякий технологический наступательный потенциал в конечном счете компенсируется адекватными защитными мерами, хотя не каждая страна в состоянии их себе позволить. Означает ли это, что технологически менее развитые страны должны искать помощи у государств, передовых с точки зрения развития высоких технологий? Или же нас ожидает конкуренция «напряженных» региональных балансов? Сдерживание, которое, применительно к ядерному оружию, воплотилось в концепцию баланса разрушительных сил, не может служить прямой аналогией, поскольку в киберпространстве наивысшая угроза заключается во внезапном нападении: атака обнаружена, только когда она уже ведется.
И в киберпространстве невозможно опираться на принцип симметричного возмездия, столь важный для ядерного оружия. Если кибератака ограничена в масштабе или в силе, «адекватный ответ» может иметь совершенно различные последствия для Соединенных Штатов, например, и для агрессора. Скажем, если финансовая инфраструктура крупной промышленной экономики подорвана цифровой атакой, вправе ли жертва напасть в ответ на сопоставимые – потенциально мизерные в сравнении – активы противника? Или же она должна контратаковать только компьютеры, участвующие в нападении? Ни та, ни другая реакция не будет, пожалуй, достаточно эффективной. Возникает вопрос, подразумевает ли «виртуальная» агрессия «кинетический» ответ – и если да, то какой силы и какого уровня возмездия? Новый мир теории сдерживания и стратегической доктрины в настоящее время пребывает во младенчестве и требует самого пристального внимания.
В конце концов, организация глобальной киберсреды станет насущной необходимостью. Возможно, такая организация не будет поспевать за развитием технологий, однако сам процесс послужит воспитанию лидеров, осознанию ими опасности и ее последствий. Даже если международные соглашения утрачивают значение при вооруженном конфликте, они способны, по крайней мере, предотвратить путь к катастрофе, вызванной непониманием.
Проблема таких технологий в том, что невозможно установить правила поведения, если отсутствует общее понимание хотя бы ряда их ключевых возможностей. Но именно эти ключевые возможности крупные игроки раскрывают весьма неохотно. Соединенные Штаты упрекали Китай в воровстве коммерческих тайн посредством кибератак, причем уточнили, что они носят «беспрецедентный характер». Но в какой мере сами США готовы рассекретить свои кибероперации?
Так или иначе, асимметрия и подобие «врожденного» мирового беспорядка составляют фундамент отношений между кибердержавами в дипломатии и в стратегии. Акцент множества стратегических соперничеств смещается из физического пространства в информационное, в область сбора и обработки данных, проникновения в сети, а также в среду психологических манипуляций. Отсутствие хотя бы начальных правил международного поведения порождает кризис, возникающий из внутренней динамики системы.
Человеческий фактор
С начала современной эры, заря которой взошла в шестнадцатом веке, политические философы обсуждали взаимоотношения человека и обстоятельств, формирующих его жизнь. Гоббс, Локк и Руссо отстаивали биолого-психологический «портрет» человеческого сознания и формулировали свои политические взгляды, исходя из этого. Американские отцы-основатели, в частности, Мэдисон в 10-м номере «Федералиста», придерживались аналогичного мнения. Они прослеживали эволюцию общества через факторы, «посеянные в природе человека»: могучую, но подверженную ошибкам силу человеческого разума и присущую всякому индивиду «любовь к себе», из взаимодействия которых «возникают различные мнения», а также разнообразие возможностей, «из коего обладание разными формами и видами собственности проистекает», приводя к «разделению общества на фракции и партии». Пусть перечисленные мыслители по-разному анализировали конкретные факты и делали разные выводы, все они опирались на представление о человечестве, чьи неотъемлемые природа и опыт постижения реальности неизменны.
В современном мире человеческое сознание формируется через «фильтр», подобного которому прежде не было. Телевидение, компьютеры и смартфоны предлагают «тройное» и почти постоянное взаимодействие с экраном сутки напролет. Общение с другими людьми в физическом мире ныне безжалостно вытесняется виртуальным миром сетевых устройств. Последние исследования показывают, что взрослые американцы тратят в среднем около половины времени бодрствования перед экраном, и эти цифры продолжают расти[128].
Каковы последствия этого культурного переворота для отношений между государствами? Политик решает множество задач, причем среди них преобладают те, которые сформированы историей и культурой данного общества. Он должен в первую очередь проанализировать текущее положение общества. По сути, здесь прошлое встречается с будущим; посему подобный анализ не может не учитывать обоих этих элементов. Затем он должен попытаться понять, куда ведет текущая траектория развития. Нужно устоять перед искушением отождествить политику с проецированием знакомого в будущее, поскольку это путь к стагнации и упадку. Все чаще в эпоху технической и политической нестабильности мудрость советует избрать иной путь. Направляя общество оттуда, где оно сейчас, туда, где оно никогда не бывало, новый курс сулит свои преимущества и недостатки, всегда, как кажется, уравновешивающие друг друга. Чтобы двинуться по дороге, которой раньше никто не ходил, требуются сила воли и мужество: воля – потому что выбор не очевиден; мужество – потому что дорога будет поначалу одинокой. А затем государственным деятелям следует убедить сограждан присоединиться к этому походу. Великие государственные деятели (Черчилль, оба Рузвельта, де Голль и Аденауэр) обладали видением и решимостью; сегодня такие качества встретишь редко.
При всех благах, которые принес Интернет, он сосредоточен больше на актуальном, чем на протяженном во времени, на фактах, а не на концепциях, на общих ценностях, а не на интроспекции. Знание истории и географии уже не принципиально для тех, кто может получить эти данные нажатием кнопки. Образ мышления, подходящий для одиноких политических дорог, не слишком очевиден тем, кто ищет подтверждений своим взглядам у сотен, а то и тысяч друзей в «Фейсбуке».
В эпоху Интернета мировой порядок часто приравнивается к утверждению, что если люди имеют возможность свободно получать и обмениваться информацией, то врожденное человеческое стремление к свободе рано или поздно реализует себя, а история будет двигаться «на автопилоте». Однако философы и поэты уже давно выявили в мыслительном процессе три составляющие: информацию, знания и мудрость. Интернет фокусируется на информации, распространение которой он обеспечивает в геометрической прогрессии. Появляются все более сложные системы, позволяющие, в частности, отвечать на фактические вопросы, сами по себе стабильные во времени. Поисковые системы обрабатывают комплексные запросы все быстрее. Тем не менее избыток информации парадоксальным образом препятствует приобретению знаний – и вынуждает мудрость отступать даже дальше, чем раньше.
Поэт Т. С. Элиот подметил это в своем «Камне»:
«Где Жизнь, которую мы потеряли в жизни?
Где мудрость, которую мы потеряли в знанье?
Где знанье, которое мы потеряли в сведеньях?»[129]
Факты редко говорят сами за себя; их смысл, анализ и интерпретация, по крайней мере во внешней политике, зависят от контекста и значимости. Ныне все больше вопросов трактуются как сугубо фактические, и потому крепнет уверенность, что для каждого вопроса должен существовать верифицируемый ответ, что проблемы и решения не заслуживают осмысления – достаточно просто «проглядеть». Но в отношениях между государствами – и во многих других областях – информацию, чтобы она оказалась действительно полезной, нужно помещать в широкий контекст истории и опыта, дабы она превратилась в фактические сведения. И повезло тому обществу, чьи лидеры хотя бы иногда поднимаются до мудрости.
