Всё это я прекрасно понимал.
Но столь же ясно я понимал ещё кое-что: мне бросили вызов. Судьба и леди Сотофа выступили на этот раз одной командой. Испытующе смотрели сейчас на меня отовсюду — из тёмных оконных проёмов, из сияющей огненной глубины оранжевых фонарей, из-за туч, обложивших ночное небо, из самого дальнего, зимним ветром выстуженного угла моего собственного сердца, словно бы прикидывали: неужели пойдёт на попятную? Вот так возьмёт и позволит страху связать себя по рукам и ногам? Нарушит обещание, сдаст свой козырный туз?
И не то чтобы их радовала моя готовность — даже не проиграть эту партию, а сделать вид, будто она вообще не начиналась.
Хотя ясно, что игра не просто началась, а уже в самом разгаре. И теперь мой ход.
Я развернулся и пошёл назад, к Иафаху. А по дороге, чтобы отрезать себе все пути к отступлению, послал зов леди Сотофе Ханемер. И спросил: «Можно я ненадолго к вам зайду? У меня появился конкретный вопрос».
Конечно она сразу сказала: «Можно». А чего ещё я от неё ожидал? Предложения встретиться завтра, а ещё лучше — полдюжины дней спустя? Потому что вопрос совершенно не срочный?
Держи карман шире.
Получив разрешение, я не стал тянуть. Шагнул в её сад Тёмным путём, а к беседке потом бежал, не разбирая дороги. Очень спешил. Теоретически, у меня в запасе было ещё много лет. А на практике — всего несколько ближайших часов. Зная себя, я прекрасно понимал, что потом уже вряд ли на что-то решусь. Потому что стоит только перетерпеть эту невыносимую долгую ночь и дожить до утра, как всё станет понемногу налаживаться. Джуффин пришлёт зов ни свет, ни заря и предложит какую-нибудь новую загадку, которая захватит меня целиком; Кофа позовёт обедать в очередной симпатичный трактир; Меламори превратится в жуткого песчаного духа и согласится отметить это грандиозное достижение в моём обществе, на крыше Мохнатого Дома; дружище Малдо заявится среди ночи с очередным ультимативным требованием срочно вспомнить для его Дворца Ста Чудес какую-нибудь экзотическую ерунду; Базилио будет вприпрыжку носиться по коридорам, громко распевая урдерские застольные песни, разученные в компании наших добрых соседей, потому что у её лучшего друга профессора наконец появилось свободное время, чтобы научиться играть в Злик-и-злак; умник Дримарондо произведёт семантический анализ невинных на первый взгляд песенных текстов и объявит, что воспитанной юной леди их не то что петь, а даже краем уха слушать нельзя. А виновник нынешней бури, блистательный сэр Шурф, снова пригласит меня на кружку камры и этак небрежно заметит, что ему, в случае чего, совершенно не составит труда стать после смерти призраком, поселиться в моей спальне, грохотать там забытыми в изголовье кружками, зверски будить меня по утрам, читать нотации по всякому поводу и вообще быть гораздо более невыносимым, чем при жизни; в конце концов, он добьётся своего, насмешит до слёз, и я уйду от него с лёгким сердцем, как самый распоследний дурак.
В общем, стоит дотянуть до утра, и жизнь моя станет вполне выносимой. Настолько выносимой, что я скажу себе: это и есть счастье — вернулось, ура, живи! Возможно даже поверю. И буду жить дальше, причём не то чтобы плохо, да что там, просто отлично буду я жить здесь, в Ехо, целых сто лет, пока не закончится мой контракт, а потом сбегу отсюда на другой край Вселенной — пусть моя счастливая жизнь рушится без меня.
Но пока до утра ещё далеко, и я, как положено настоящему безумцу, совершенно точно знаю, что всё уже рухнуло — на том конце невозможного Моста Времени, который упирается в будущее, несуществующее, разумеется, но какая разница — так вот, пока я настолько безумен, надо не думать, а действовать, в твёрдой уверенности, что будет или по-моему, или никак.
Причём второй вариант меня не устраивает. А значит, без вариантов.
Леди Сотофа стояла на пороге беседки и с умилённой улыбкой на устах наблюдала мой стремительный бег с препятствиями, роль которых исполняли цветочные клумбы. Потому что затоптать цветы леди Сотофы я не решился бы даже накануне конца Мира — вне зависимости от того, кто из нас двоих его бы устроил. Есть всё-таки на свете абсолютные, непререкаемые табу.
— Что, припекло? — сочувственно спросила она, когда я затормозил буквально в нескольких миллиметрах от опорного столба. Чудом не расшиб об него лоб.
У меня было много ответов на этот вопрос. Начиная с жалобного: «Ещё как», — и заканчивая гневным: «Вы же сами всё можете, на кой ляд я вам сдался?!»
— Ты не поверишь, но сама я тут ничего не исправлю, — сказала леди Сотофа.
Надо же. Я рта ещё открыть не успел. Иногда очень удобно иметь дело с людьми, читающими твои мысли прежде, чем они успевают оформиться в голове. Никакая вежливость не спасёт их от твоего возмущения. И это отчасти утешает.
— Во-первых, единственная возможность уладить это дело, не нарушая равновесие Мира созданием неразрешимого противоречия, с самого начала пришла именно к тебе, — объяснила она. — Ты, а не я встретил единственного в Соединённом Королевстве серебристого лиса, всем сердцем желающего побыстрее умереть. И договор о посмертном убежище у него заключён тоже с тобой. Вмешательство постороннего в ваши дела неуместно.
Крыть было нечем. Она просто озвучила вслух мои собственные мысли, которые я всё это время безуспешно гнал прочь.
— А во-вторых, магия высоких ступеней требует неподдельной неистовости желания, — добавила она. — Нет ничего сложного в том, чтобы сварить камру, когда не хочешь её пить, или заколдовать замок дома, в охране которого лично не заинтересован. Но чем выше ступень, тем важнее становится подлинное устремление мага, которое не сымитируешь ради дела, оно или есть, или нет. Ты сам уже наверняка успел прийти к выводу, что не стоит отправляться Тёмным путём в то место, куда ни за что не пошёл бы по своей воле, если бы не вынужденная необходимость. Велика вероятность, что промахнёшься, и думай потом, как выбираться оттуда, куда тебя занесло.
— Сам не успел, но меня об этом не раз предупреждали, — кивнул я.
— Ну, хоть так. А по мере дальнейшего продвижения в магии, мы рано или поздно упираемся в стену, для преодоления которой обычного волеизъявления, помноженного на могущество и мастерство, недостаточно. На этом уровне работает только одержимость, граничащая с готовностью умереть на месте, если цели не удастся достичь. Поэтому в данном случае ты с твоим врождённым талантом впадать в отчаяние по всякому поводу — гораздо более подходящий исполнитель. Я всё-таки слишком спокойно отношусь к подобным вещам. С моей точки зрения, смерть — ничуть не менее захватывающее приключение, чем жизнь. Я и ради собственного спасения вряд ли стала бы особо хлопотать. Впрочем, и не придётся никогда. Совсем другая судьба досталась. И задачи тоже другие. И на Мост Времени я чаще всего хожу с целью хоть немного от них отдохнуть.
Я смотрел на неё, как громом поражённый. Идея, что леди Сотофа Ханемер может не всё, плохо укладывалась у меня в голове. А предположение, будто кое-что из того, что не может она, вполне под силу мне, не укладывалось в ней вовсе. До сих пор я всё-таки думал, это просто такой воспитательный процесс. Обучение невозможному в невозможных же условиях. Стрельба в яблоко, расположенное на собственной голове и прочая экстремальная педагогика.
— Вот так-то, — усмехнулась она, увлекая меня в беседку. — Пора бы тебе уже привыкнуть к тому, что есть в Мире вещи, которые можешь сделать только ты сам. Дальше их будет становиться больше. Поздравляю, это прекрасный этап, хоть и страшновато поначалу.
— «Страшновато»! Суффикс ваш мне особенно нравится, — проворчал я. — Считается, что он указывает на «неполноту качества». Даже подумать не решаюсь, какова должна быть полнота.
— Правильно делаешь, что не решаешься. В некоторых случаях лучше не торопиться. А теперь, пожалуйста, задай мне твой конкретный вопрос.
— А то вы сами не…
— Разумеется, знаю. Но когда отвечаешь на вопрос, заданный вслух, ответ приобретает большую силу.
Ничего не попишешь, пришлось говорить. А ведь так надеялся, что её понимание избавит меня хотя бы от этого.
— Как построить Мост Времени?
— Краткого пособия для начинающих, как ты сам догадываешься, не существует, — улыбнулась леди Сотофа. — Слов подходящих пока не изобрели. Поэтому мне придётся не говорить, а показывать. Стой смирно и ничего не бойся. Ну или хотя бы просто не забывай, что ты мне всегда доверял. И я ещё ни разу не дала тебе повода об этом пожалеть.
После столь обнадёживающего вступления мне захотелось с воем выскочить из беседки и убежать, куда глаза глядят. Но смутные представления о хороших манерах не позволили мне так поступить.
Когда она положила руки мне на солнечное сплетение, я внезапно вспомнил о любимом педагогическом приёме старых угуландских колдунов: держать собеседника за сердце, чтобы слушал внимательно и никогда в жизни ни единого сказанного слова не смог забыть. Но это меня даже отчасти успокоило — по крайней мере, понятно, что со мной собираются делать и зачем. И все, с кем вели подобные разговоры, остались живы, здоровы и даже в своём уме — в смысле, не более безумны, чем были до начала беседы.
