На круглом мордовском лице Алевтины Федоровны не дрогнул ни один мускул. Краем глаза Нина увидела это и успокоилась.
– А кто еще из ваших друзей арестован?
Нина пожала плечами:
– Не знаю. Вроде никто…
– Вы это утверждаете?
Нина опять пожала плечами.
– Что же вы молчите?
– Я не знаю, о ком вы говорите?
– Я говорю о вашем товарище Александре Павловиче Панкратове.
– Панкратове? Мы с ним тоже учились в одном классе… С тех пор прошло уже десять лет.
– И с тех пор не встречались?
– Встречались. Мы жили в одном доме. Но он уже три года как арестован и выслан из Москвы.
– Как вы отнеслись к его аресту?
– Никак. Я ведь не знала тогда и не знаю сейчас, за что он арестован!
– Вы ходатайствовали о его освобождении?
Неожиданный вопрос. О каком письме он спрашивает? О том, под которым она хотела собрать подписи в школе? Алевтина Федоровна его порвала. Или о том письме, которое они обдумывали у Лены и Будягин велел его не посылать? О первом знает только Алевтина Федоровна, она никому не могла сказать. О втором знают Лена, Макс, Вадим и сам Иван Григорьевич, но они его не послали…
Неуверенным голосом она ответила:
– Никаких ходатайств я никуда не посылала.
Это было правдой. Она не обманывала партию. Никаких ходатайств она никуда не посылала.
И опять на лице у Алевтины Федоровны не дрогнул ни один мускул.
Каков будет следующий вопрос, Нина представляла. Органы про нее собирали сведения, значит, беседовали с соседями, и эта сволочь Вера Станиславовна наверняка донесла, что у Вари над кроватью висит Сашина фотография. Что она скажет насчет этой фотографии? Придется врать, мол, портрет отца в молодости. А вдруг в их отсутствие и Сашину фотографию пересняли? И сейчас ее, коммунистку, уличат во лжи, такой позор!
– У меня больше вопросов нет, – объявил смазливый.
Нина опустилась на стул, прикрыла глаза.
– Будем закругляться, – сказал председатель, – есть предложение Смирнову Алевтину Федоровну за грубые политические ошибки в подборе кадров, извращение марксистско-ленинского воспитания молодого поколения, допущение и сокрытие контрреволюционных антисоветских выходок среди старшеклассников, а также за связь с врагами народа, – он перечислил все фамилии, названные ранее молодым человеком, – из членов ВКП(б) исключить, от работы директора школы отстранить. Кто за?
Члены комиссии проголосовали «за».
– Единогласно, – сказал председатель, – Смирнова, ваш партбилет!
Алевтина Федоровна подумала, вынула из сумочки партбилет, опять подумала, поднесла его к губам, поцеловала, положила на стол.
Этот неожиданный жест внес секундное замешательство, председатель, первым придя в себя, сказал, нахмурившись:
– Гражданка Смирнова, вы свободны.
Алевтина Федоровна вышла из кабинета.
– Я думаю, дело Ивановой надо выделить и передать партследователю, – сказал смазливый.
Он держался как посторонний и сидел отдельно в углу у окна, тем не менее было ясно, что это и есть тут главная персона.
Председатель кивнул головой:
– Есть предложение выделить дело Ивановой Нины Сергеевны и передать его на предварительное рассмотрение партследователю. Кто за?
Все проголосовали «за».
– Единогласно, – подытожил председатель и снова посмотрел в бумажку на столе, никак не мог запомнить фамилии. – Теперь в отношении Юферова Василия Петровича, Маслюкова Якова Ивановича, Шалаева Константина Ильича…
Он сделал паузу.
Смазливый молчал.
– Ну что ж, – сказал председатель, – я думаю, ограничиться указанием на недостаточную бдительность. Есть другие предложения?
Других предложений не было.
– Принято, заседание окончено.
Все вместе вышли из райкома. Уже было темно – около пяти вечера.
– Вот так! – сказал Василий Петрович и пошел к «Смоленскому» метро.
Яков Иванович и Костя-лаборант свернули в Глазовский – решили вернуться в школу.
Нина, дождавшись, пока все скрылись из глаз, помчалась к Зубовской площади. На Кропоткинской улице жила Алевтина Федоровна. Нине во что бы то ни стало надо было ее увидеть, что-то сказать ей, утешить. Все ужасно. Надо посоветоваться, как вести себя, как быть, что делать.
Она добежала до Кропоткинской улицы, повернула налево и остановилась, инстинктивно прижавшись к стене. У тротуара стояла легковая машина, рядом с ней тот смазливый молодой человек, Алевтина Федоровна и еще один в кожаном пальто с меховым воротником. Смазливый что-то говорил Алевтине Федоровне, размахивая перед ее носом служебным удостоверением, потом он и второй в кожаном пальто как-то очень ловко, аккуратно, как-то незаметно для прохожих втолкнули Алевтину Федоровну в машину, сели сами по бокам, машина вопреки правилам развернулась в обратную сторону и помчалась по Кропоткинской к центру.
13
Дома Нина застала Варю.
Неприятная неожиданность. Нина рассчитывала побыть одна, все обдумать, все взвесить, не хотелось, чтобы Варя видела ее смятение, ее страх.
Варя читала, как всегда, лежа на кровати.
«Весь день на ногах, – объясняла она, – надо дать конечностям отдохнуть».
– Ты что сегодня так рано?
– Занятий не было. А что?
– Ничего, просто так спросила.
– Суп и картошка под подушкой, – сказала Варя.
Даже обед сварила!
– Есть не хочется, – ответила Нина.
Она села за свой письменный стол спиной к Варе, закрыла лицо руками. Сидеть бы вот так одной, думать. Но мешало присутствие Вари с ее неискренним дружелюбием, за которым жди какой-нибудь колкости.
– У тебя что-нибудь случилось? – безучастно спросила Варя.
– Почему ты так думаешь?
– Вид странный.
– У меня все в порядке.
– Что-то незаметно.
Нина гневно обернулась к ней:
– Чего ты привязываешься, что ты хочешь?
– Спросить нельзя?
– Можно. Только, знаешь, без издевочки.
Некоторое время Варя молчала, слышался только шелест перелистываемых страниц. И это тоже мешало Нине, не могла сосредоточиться на своих мыслях.
– Что за история в школе?
Нина обернулась, уставилась на Варю.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, что там у тебя произошло? – не отрываясь от книги, сказала Варя.
– С чего ты взяла?
– Мне рассказали.
– Кто и что тебе рассказывал?
– Кто рассказывал, не имеет значения, а что мне могли рассказать, ты сама хорошо знаешь.
– И все же я хотела бы от тебя это услышать.
Варя качнула головой.
– Какой, однако, шкрабский голос.
– Я хотела бы от тебя услышать, что происходит в нашей школе, – повторила Нина.
– В вашей школе работала комиссия райкома партии. Кляузу написала Туська Наседкина, всегда была сволочь. Факты… Ну, фактов много, я не все запомнила. Отбили Сталину нос, потом за шею повесили, на собрании объявили, что он умер, а он, «слава Богу», жив. Потом, что еще… Да, Алевтина выгоняла учителей-коммунистов и заменяла их сомнительными и враждебными элементами. «Декамерона» читали, Бальмонта, Игоря Северянина, в общем, всяких контриков.
– Все же кто это тебе рассказал?
– Я тебе уже ответила – это не имеет значения.
Варя поднялась, села на кровати.
Теперь они смотрели друг другу в глаза.
– Я тебе скажу больше – тебя тоже таскали в эту комиссию. Да, да. А сейчас ты пришла из райкома. Что там было? Расскажи! Тебя исключили из партии?
Нина молчала. Все знает. Откуда? Впрочем, какое это имеет значение? Знает.
По-прежнему в упор глядя на Нину, Варя продолжала:
– Я тебе неправду сказала. У нас занятий не отменили. Я просто не поехала в институт. Пришла домой – тебя дожидалась. Я хочу знать, что происходит. Ты мне сестра все-таки!
«Ты мне сестра все-таки». Нина вздрогнула.
Какая бы ни была Варя, но ведь единственное родное существо. Кто у нее еще есть? Никого больше нет, всех растеряла. Алевтину Федоровну арестовали, не сегодня-завтра и ее арестуют. Варя, конечно, бросится хлопотать, она людей в беде не оставляет, но тут не помогут никакие хлопоты, оттуда не выпускают. И все равно Варя должна все знать: и ее могут вызвать на допрос.
Впервые за много лет Нина подумала, что Варя, и только Варя, никогда не отступится и не откажется от нее. Ей хотелось подойти к сестре, сесть рядом, положить голову ей на плечо, может быть, и всплакнуть, сказать, как нелепо рушится жизнь, кончается жизнь, потому что арест – это конец жизни, конец всему.
Но не подошла, не села рядом, не положила голову на плечо. Не могла преодолеть отчужденности, которая копилась годами, не могла преодолеть своего характера, который тоже вырабатывался годами. Только сказала:
– Да, такие обвинения школе предъявлены. А мне, помимо этого, еще многое: рекомендацию в партию мне дал Иван Григорьевич Будягин, он арестован, а я не сообщила об этом в парторганизацию; я во всем поддерживала Алевтину Федоровну, и она меня устроила в школу; и, когда арестовали Сашу, я хотела написать письмо в его защиту. – Она помолчала и добавила: – Сегодня после заседания в райкоме Алевтину Федоровну прямо на улице арестовали и увезли, а я должна явиться завтра к партследователю. Теперь мне предъявят и то, что Алевтина тоже давала мне рекомендацию в партию. – Она вытерла глаза, не сумела сдержать слез.
