— Возможно. Мы здесь так давно уже едим одно и то же, что я перестала чувствовать вкус. — Она резко встала и подхватила ружье. — Дети, сложите ваши миски стопкой. А ты можешь лечь в сарае вместе с лошадью. Крыша там почти не течет.
Она явно требовала, чтобы я ушел, и я отчаянно принялся придумывать причину, чтобы еще немного остаться в теплом, светлом доме.
— У меня нет еды, чтобы поделиться с вами, но в моих сумках осталось немного чая.
— Чай? — Ее взгляд казался отстраненным. — Я не пробовала чая с тех пор, как… ну, с тех пор, как мы уехали из Старого Тареса вслед за Ригом.
— Я принесу, — тут же предложил я и поднялся, стараясь не задевать своим огромным телом жалкую мебель маленькой комнатки.
Я распахнул скрипучую дверь и вышел в прохладу ночи. Утеса я привязал в переулке, чтобы он мог пощипать остатки сухой травы и сорняков, но теперь отвел его в сарай, некогда служивший кому-то домом. Он едва протиснулся в дверь, но явно был рад укрыться от дождя и ветра. Прежде я отнес туда упряжь и седельные сумки. Теперь же, вспомнив об отчаянной нищете соседей Эмзил, решил прихватить их с собой в дом.
Я поставил их на пол посреди комнаты и опустился рядом с ними на колени. Дети столпились вокруг, когда я открыл их и принялся рыться внутри. Эмзил стояла в стороне, но с не меньшим любопытством наблюдала за мной. Я отыскал брикет черного чая. Когда я снял обертку, Эмзил затаила дыхание, словно я держал в руках сокровище. Она уже повесила котелок с водой на огонь, но мне показалось, что прошел целый год, прежде чем вода закипела. У нее не оказалось заварочного чайника, и нам пришлось использовать мой походный котелок. Дети столпились вокруг него, словно поклоняясь святыне, пока Эмзил лила кипяток на сухие листья.
— Листья разворачиваются! — удивленно воскликнул ее сын Сем.
Мы в молчаливом предвкушении ждали, пока чай заварится, затем Эмзил разлила его по мискам. Я осторожно опустился на пол, чтобы сесть вместе с детьми около огня, и обхватил миску ладонями, наслаждаясь теплом напитка сквозь ее толстые стенки.
Даже малышка Диа получила свою долю чая. Она попробовала, поморщилась от его крепкого вкуса и посмотрела, как мы все пьем маленькими глоточками. Тогда она снова отхлебнула и поджала розовые пухлые губки — чай показался ей горьким. Я улыбнулся серьезному выражению ее лица, с которым она нам подражала. Малышка была одета в простое платье, явно перешитое из остатков взрослой одежды, очень аккуратное, но грубая ткань больше подошла бы для мужских брюк, а не детского платьица. Эмзил прочистила горло, и я, отвернувшись от ее дочери, увидел, что она с сомнением хмурится, глядя на меня.
— Итак, ты приехала из Старого Тареса, — сказал я, когда молчание сделалось слишком неловким.
— Из него, — ответила она, явно не намереваясь беседовать со мной.
— Выходит, ты оказалась довольно далеко от дома. Наверное, тебе здесь очень трудно.
Я прощупывал ее словами, пытаясь завязать разговор, но она обернула мою тактику против меня.
— А ты бывал в Старом Таресе?
— Бывал. Я там учился в школе один сезон.
Я не стал упоминать Академию. Мне не хотелось долго объяснять, почему я там больше не учусь.
— Школа. А-а. Я никогда не ходила в школу. Если ты учился в школе, значит, моего города ты никогда не видел, — категорично заявила она.
— Не видел? — осторожно переспросил я.
— Ты знаешь район у речных доков? Кое-кто называет его Крысиными гнездами.
Я покачал головой, предлагая ей продолжать.
— Так вот, я оттуда. Я жила там всю жизнь, пока не приехала сюда. Мой отец был старьевщиком. Мать шила. Она могла взять старые тряпки, собранные отцом, выстирать их, отгладить и превратить в прекрасные вещи, каких ты в жизни не видел. Она и меня научила. Люди выбрасывают вещи, которые всего-то и нужно что как следует выстирать и чуть подлатать, чтобы стали как новенькие. Иногда целую рубашку выбрасывают из-за пятна на рукаве, словно нельзя сделать ничего хорошего из уцелевшей части. Богатые люди много тратят впустую.
Она сказала это с вызовом, словно предлагая мне ей возразить. Я промолчал. Она отпила глоток чая.
— Мой муж был вором, — признала Эмзил и поморщилась, произнося это слово. — Он был вором, как его отец и дед. Он смеялся и говорил, что добрый бог хотел, чтобы он следовал по стопам отца. Когда родился наш сын, он даже рассказывал, как научит его срезать кошельки, стоит ему подрасти. А потом Рига поймали и заставили выбирать — лишиться руки или отправиться на восток строить Королевский тракт. — Она вздохнула. — Это моя вина, что мы здесь. Я уговорила его ехать сюда. Они так красиво рассказывали. Да, моему мужу придется два года тяжело трудиться, но зато потом у нас будет собственный дом в городе, который они построят у Королевского тракта. Они так красиво рассказывали. У нас будет маленький домик, и сад в городе, и собственная земля за городом. Они говорили, что любой может научиться охотиться, а значит, у нас будет бесплатное мясо, а со своим огородом нам больше никогда не придется голодать. А еще они сказали, что по Королевскому тракту, прямо мимо дверей нашего дома, будет течь нескончаемый золотоносный поток путешественников и купцов. Я представляла, какая же нас ждет замечательная жизнь.
Она поджала губы и уставилась в огонь. На мгновение вернувшись в мечту, она вдруг сделалась моложе, и я с удивлением понял, что она, похоже, не многим старше меня. Но задумчивое выражение сменилось сердитым.
— Уже поздно, — бросила она, не оборачиваясь ко мне.
Теперь я уже не просто хотел задержаться у очага, мне было интересно услышать ее историю до конца. Я собрал всю волю в кулак, заставляя себя смириться с потерей.
— У меня осталось немного сахара в сумке, — сообщил я. — Не выпить ли нам по последней чашечке сладкого чая перед сном?
— Сахар! — с восторгом воскликнула старшая девочка. Двое остальных детей озадаченно посмотрели на меня. Так я купил себе еще времени у очага. Эмзил придвинула к огню скамейку и продолжила свою печальную историю: длинное, тяжелое путешествие на восток, остановки на ночь у дороги, грубость стражников, насиловавших их каждый день, жалкие условия жизни в лагере. Я видел скованных узников, проходивших мимо нашего дома в Широкой Долине. Лето за летом цепочки каторжан, приговоренных к работе на тракте, и их стража следовали мимо нас. Я всегда подозревал, что это тяжкое путешествие, но рассказ Эмзил заставил меня это прочувствовать. Она говорила, а лицо ее старшей дочери становилось все печальнее, видимо, она вместе с матерью снова переживала эти воспоминания.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
