Часть 17. Европа под властью Советов
С наступлением осени положение во всей Восточной Европе становилось все более напряженным. Русские армии оказывали сильный нажим на Балканском театре военных действий, а Румыния и Болгария находились в их власти. Поскольку победа Великого союза становилась лишь делом времени, естественно, что устремления русских возрастали. Коммунизм поднимал голову за победоносным русским фронтом. Россия была спасительницей, а коммунизм – евангелием, которое она с собой несла.
Я никогда не считал, что наши отношения с Румынией и Болгарией в прошлом требовали от нас каких-то особых жертв. Однако судьба Польши и Греции нас касалась непосредственно: из-за Польши мы вступили в войну; ради Греции мы предпринимали мучительные усилия. Правительства обеих этих стран нашли убежище в Лондоне, и мы считали себя ответственными за их возвращение, если народы этих стран действительно этого захотят. Соединенные Штаты в основном разделяли эти чувства, но до их сознания очень медленно доходило резкое усиление коммунистического влияния, которое предшествовало и следовало за продвижением мощных армий, управлявшихся из Кремля. Я надеялся воспользоваться улучшением отношений с Советами, чтобы добиться удовлетворительного решения этих новых проблем, возникавших между Востоком и Западом.
В Москву наша делегация прибыла во второй половине дня 9 октября. На этот раз нас поместили в самой Москве со всеми удобствами. В моем распоряжении находился небольшой, прекрасно обставленный дом, в распоряжении Идена – другой дом поблизости. Мы были рады возможности пообедать вдвоем и отдохнуть.
В 10 часов вечера состоялась наша первая важная встреча в Кремле. На ней присутствовали только Сталин, Молотов, Иден, Гарриман и я, а также майор Бирс и Павлов в качестве переводчиков. Было решено тотчас же пригласить в Москву польского премьер-министра, министра иностранных дел Ромера и седобородого, престарелого академика Грабского – обаятельного и очень способного человека. Поэтому я телеграфировал Миколайчику, что мы ожидаем его и его друзей для переговоров с Советским правительством и нами, а также с люблинским польским комитетом. Я дал ясно понять, что отказ приехать и принять участие в этих переговорах был бы равносилен прямому отклонению нашего совета и освободил бы нас от дальнейшей ответственности по отношению к лондонскому польскому правительству.
Создалась деловая атмосфера, и я заявил: «Давайте урегулируем наши дела на Балканах. Ваши армии находятся в Румынии и Болгарии. У нас есть там интересы, миссии и агенты. Не будем ссориться из-за пустяков. Что касается Англии и России, согласны ли вы на то, чтобы занимать преобладающее положение на 90 процентов в Румынии, на то, чтобы мы занимали также преобладающее положение на 90 процентов в Греции и пополам – в Югославии?» Пока это переводилось, я взял пол-листа бумаги и написал:
«Румыния: Россия – 90 процентов. Другие – 10 процентов.
Греция: Великобритания (в согласии с США) – 90 процентов. Россия – 10 процентов
Югославия: – 50: 50 процентов.
Венгрия: 50: 50 процентов.
Болгария: Россия – 75 процентов. Другие – 25 процентов».
Я передал этот листок Сталину, который к этому времени уже выслушал перевод. Наступила небольшая пауза. Затем он взял синий карандаш и, поставив на листке большую птичку, вернул его мне. Для урегулирования всего этого вопроса потребовалось не больше времени, чем нужно было для того, чтобы это написать.
Конечно, мы долго и тщательно обсуждали наш вопрос и, кроме того, касались лишь непосредственных мероприятий военного времени. Обе стороны откладывали все более крупные вопросы до мирной конференции, которая, как мы тогда надеялись, состоится после того, как будет выиграна война.
Затем наступило длительное молчание. Исписанный карандашом листок бумаги лежал в центре стола. Наконец, я сказал: «Не покажется ли несколько циничным, что мы решили эти вопросы, имеющие жизненно важное значение для миллионов людей, как бы экспромтом? Давайте сожжем эту бумажку». «Нет, оставьте ее себе», – сказал Сталин.
Я поднял также вопрос о Германии, и было решено, что наши два министра иностранных дел вместе с Гарриманом займутся им. Я сообщил Сталину, что американцы в ходе наших дальнейших переговоров изложат ему в основных чертах свой план операций на Тихом океане на 1945 год.
* * *
После нашей первой встречи я размышлял над нашими отношениями с Россией во всей Восточной Европе и, для того чтобы разъяснить свои мысли, набросал письмо Сталину по этому поводу, приложив к нему меморандум, в котором пояснил, как мы трактуем те проценты, которые были приняты нами за столом. В конечном счете я так и не послал этого письма, сочтя более благоразумным не затрагивать этого вопроса. Я помещаю его лишь как достоверный отчет о моих мыслях.
«Москва, 11 октября 1944 г.
Я считаю чрезвычайно важным, чтобы Англия и Россия имели общую политику на Балканах, которая была бы приемлемой также и для Соединенных Штатов. В свете того факта, что Англия и Россия имеют 20-летний союз, особенно важно, чтобы мы находились в общем согласии и могли без труда работать совместно в течение длительного времени, доверяя друг другу. Я понимаю, что все то, что мы делаем здесь, может служить лишь предварительной подготовкой к тем окончательным решениям, которые мы примем, когда соберемся все втроем за столом победы. Тем не менее я надеюсь, что мы сможем достичь взаимопонимания, а в некоторых случаях и соглашений, которые помогут нам выйти из нынешних критических ситуаций и послужат прочной основой длительного всеобщего мира.
Проценты, которые я набросал, представляют собой всего лишь средство, с помощью которого, по нашему мнению, мы сможем определить, насколько близки наши мысли, а затем решить, какие нужно предпринять шаги, чтобы обеспечить полное согласие между нами. Как я уже указывал, они могли бы показаться грубыми и даже бессердечными, если бы были представлены на рассмотрение министерств иностранных дел и дипломатов во всем мире. Поэтому они не могут быть положены в основу какого-либо подлежащего опубликованию документа, и, уж конечно, не сейчас. Тем не менее они могут послужить хорошим руководством к ведению наших дел. Если мы сумеем хорошо устроить эти наши дела, мы, быть может, предотвратим несколько гражданских войн, много кровопролития и распри в малых странах, о которых идет речь. Наш общий принцип должен состоять в том, чтобы предоставить каждой стране возможность иметь такую форму правления, какую хочет ее народ. Мы, безусловно, не хотим навязывать ни одному из балканских государств монархические или республиканские институты. Однако мы установили определенные доверительные отношения с королями Греции и Югославии. Спасаясь от нацистского врага, они просили нас предоставить им убежище, и мы думаем, что, когда будет восстановлено нормальное положение и спокойствие и когда враг будет изгнан, народы этих стран должны по справедливости получить возможность свободно сделать выбор. Возможно даже, что на время выборов туда придется послать комиссаров трех великих держав, которые должны будут проследить за тем, чтобы народ мог сделать подлинно свободный выбор. Имеются хорошие прецеденты этого.
