После именин я уехала. Но почти сразу пришлось вернуться. Владыка чувствовал, что скоро умрет. У него, очевидно, был рак мочевого пузыря. Возможно, метастазы образовались и в предстательной железе. Опухоль мочевого пузыря была очень крупной. Страдал он и варикозным расширением вен, но никогда не жаловался на ноги и никому не показывал их. Так что владыка страдалец большой.
В день перед кончиной мы не спали. Читали все время Иисусову молитву у кровати в комнате владыки, которая была как бы церковью. Перед смертью владыка благословлял нас такими словами: «Молитесь, грехи ваши прощены». Он был молитвенником и за наше прошлое, и за наше будущее.
{326}
В 1966 году владыка постриг меня в иночество, в 1968-ом — в мантию с именем Серафима. После его смерти я уже нового духовного отца не искала. Долгое время ходила к Илье Обыденному на Кропоткинской. Потом матушка Антония приняла меня как свое духовное чадо, так что она моя игуменья. А молитвы владыки я и сейчас чувствую. То, что я в здравом уме до сих пор, в моем-то возрасте, это его «заслуга».
Монахиня Анна (Борщева)
Что же я могу сказать о владыченьке? Вот сидишь, бывало, с ним за столом, никто не разговаривает, а уходить не хочется. Его благодать распространялась на нас. Такой смиренный был, такой кроткий, такая у него ангельская улыбка всегда. Его внутренний мир отражался и на лице. Как-то владыка служил у наших знакомых на Богоявление. Так я после этой службы не шла домой, а летела. Такая радость в душе, что передать невозможно, это надо испытать.
Узнала я владыку в 1947 году. Жила я тогда в городе Балашове Саратовской области. Приехала к нам из г. Козлова (Мичуринска) матушка Серафима слепая — прозорливица. В свое время она руководилась Оптинскими старцами Амвросием и Анатолием[147]. Бог наградил ее еще даром исцеления. По благословению старцев лечила она всех приходящих. Каждый день к ней собиралась очередь человек по семьдесят. Обращались к ней за советом даже священники.
А священников после войны было очень мало, и вот люди жалуются: «Такое трудное время — некуда пойти исповедаться, негде причаститься. Скоро Пасха, а нам не радость, а слезы». Матушка Серафима ответила: «Молитесь, Господь пошлет нам скоро не просто священника, а владыку, да такого, что он будет всех нас знать как свои пять пальцев. Другому нужно много молиться, а ему Господь сразу все открывает. Но сам он очень скрытный, тайный молитвенник».
{327}
Так матушка Серафима-слепенькая предсказала нашу встречу с владыкой Антонием. После Пасхи приехал к нам в Балашов владыка и постриг матушку Серафиму в великую схиму. А затем уже начались наши встречи с владыкой, беседы, исповеди, службы.
Восьмерых из нас арестовали в феврале 1950 года. Мне тогда было двадцать лет. Они всех обвиняли в заговорах. Раз собираются группой — значит, заговор. Но у нас никаких разговоров о политике не было. Мы собирались молиться Богу. Я боялась только одного, чтобы мне не оказаться предательницей. Думала, начнут меня пытать, иголки под ногти вкалывать… Боялась владыку выдать, я тогда и не знала, что его вместе со мной забрали. Через полгода следствия начали вызывать нас на оглашение протоколов. Вот тут только мы с владыкой и встретились. Его остригли совсем. Был он худой-худой, на чем там только голова держалась.
Я молодая была, ревностная, хотела пострадать за Христа, даже и не стремилась, чтобы меня освободили, а только страх был, чтоб не предать кого-нибудь. На второй очной ставке сидим, следователь что-то пишет, а владыка в это время шепчет вроде бы про себя, но так, чтобы я слышала: «Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить». Следователь ругается: «Что ты там, старик, шепчешь? Замолчи». А он опять что-нибудь из Евангелия мне читает, для подкрепления.
К владыке в тюрьму ездила одна наша знакомая. Однажды ей разрешили свидание с владыкой прямо в камере. Охранник, передавая дежурство своему сменщику, забыл сказать ему о посетительнице, и она пробыла с владыкой целые сутки. Они все это время молились. В один момент она увидела, что владыка молится, поднявшись в воздух над полом. От испуга она даже вскрикнула. Владыка взял с нее обещание на Евангелии, чтобы она об этом никому не рассказывала до его смерти.
Присудили нам 58-ю, пункт 10. Дали по десять лет, а владыке — 25. Я сидела в тюрьме с мамой. Маму направили в Казахстан, а меня в Иркутскую область, в Тайшет. И папа мой тоже вместе с нами арестован был. А владыченьку отправили в Потьму, в Мордовию… Мы работали на лесоповале, бревна в штабеля складывали, грузили в вагоны. Душой я настолько прилепилась к владыке, что думала: «Хоть в тундру, хоть куда, но только б с владыкой». Не страшила ни тюрьма, ни Сибирь. Хоть мы и сидели в разных лагерях, но все равно я была благодарна Богу, что страдаю вместе с владыкой.
{328}
Лишь в 1964 году я снова увиделась с владыкой, уже в Буче, у матушки Антонии. В 1974 году, незадолго до своей смерти, владыка постриг меня в монашество.
К владыке мы обращались не только со сложными вопросами, но и со всякой мелочью. Например, собираешься куда-нибудь ехать и просишь: «Владыченька, везде очереди большие, помолитесь, чтоб поскорее билет достать». И как-то так Господь устраивал, что всегда легко достаешь билет и уезжаешь. Мне владыка говорил, что не надо соглашаться на должность бухгалтера, что работа должна быть попроще, чтоб ответственности большой не было, лишь бы концы с концами сводить, но чтобы больше было времени для молитвы.
Я в Бучу на три дня приезжала и в отпуск дней на десять. Владыка служил очень строго. Ничего не убавлял в службе. Сейчас в храмах службу сокращают. Он говорил: «Мои монахи строже монастырских». И действительно, держал нас строго — попьем чайку после правила и за книжечку. Пустых разговоров никогда не было. Всегда владыка радовался, когда люди каялись. Хоть в одном грехе. Он никогда никого не осуждал. На улице, например, валяется пьяный. Люди видят, говорят: «Ну вот, нажрался». А владыка: «Несчастный человек, попал под влияние дьявола» — и перекрестится.
Владыка наш — мученик. Сколько его мучили в лагерях и ссылках. Деревянной пилой пилили, как пророка Исаию. Такой образ владыка употреблял, когда вспоминал о том, что пришлось ему пережить в сталинские годы. Но подробностей не рассказывал. Выглядел он очень молодо. Столько претерпел, а у него, кажется, и морщин даже не было на лице. Он занимался Иисусовой молитвой, имел мир душевный, все воспринимал как волю Божию.
Говорил владыка Антоний, что будет в России расцвет Православной веры на малое время. Ну, в общем-то, мы дожили до какой-то свободы. Раньше лоб нельзя было открыто перекрестить. Сейчас все-таки священники свободно ходят в рясе, а во владыкины годы за это срок давали.
{329}
Дина Петровна Тяпкина
Я всю жизнь преподавала политэкономию. Работала в Московском авиационно-технологическом институте. В течение двадцати лет возглавляла там кафедру политэкономии, потом перешла в институт повышения квалификации. Владыка был моим духовным отцом. Все, что он мне говорил, я безоговорочно исполняла. Мне всегда хотелось быть поближе к нему. В Бучу я обычно ездила в студенческие каникулы. Однажды мне посчастливилось целых два летних месяца прожить у них. Помогала матушке Антонии по хозяйству. Она часто бывала в разъездах по заданию владыки. Эти два месяца остались у меня в памяти на всю жизнь.
Владыка тогда уже был очень старым человеком. Но, на мой взгляд, дух его не увядал. У него были очень живые глаза, голубые, ясные. Он всегда встречал меня с непередаваемой словами улыбкой, с необыкновенной радостью. Комната владыки была как бы алтарем. Там он служил литургии. Народу иногда съезжалось человек по тридцать, по сорок, особенно на праздники.
Литургия начиналась на рассвете. Службы у владыки были долгие, сопровождались пением. У матушки Антонии был замечательный голос. После службы — обед, потом все расходились по своим делам. Владыка закрывался у себя в комнате, немного отдыхал. По-моему, он никогда не спал, а только дремал, а так — все время молился, читал, писал ответы на письма. Письма привозили ему пачками. Вечером все снова собирались на службу. Когда ложились спать, у него еще светился огонек. Когда я видела, что он стоит перед иконой и молится, то возникало ощущение его бесплотности, бестелесности, казалось, что он на воздухе стоит. Особенно когда поклоны клал — ну вот-вот полетит.
Когда между делами по дому выдавалась минутка, он всегда предлагал почитать вслух что-нибудь из святых отцов. Так как я занималась экономикой, то для меня он подбирал литературу о связи науки с религией. Рассуждали мы с ним о Гете, о Гегеле, других философах. Он английский язык прекрасно знал. Слушал передачи на английском. Владыка не считал нужным говорить о прошлой своей жизни, о том, что он претерпел в лагерях. Большинство из тех, кто окормлялся у владыки, постригались в иночество. Но были и такие
