же уселся напротив, сняв с рук металлические перчатки и бросив их на стол. После чего, внимательно посмотрел на сына, и тот поежился от доброты его взгляда.
— Что же тебя останавливает, сын мой?
— Это неправильно.
— Что неправильно?
— Например то, что взгляд ваш полон понимания и человечности, а ваш приказ чудовищен и бесчеловечен.
— Вот как. Что же в нем такого? Ты как его понял, кстати, вообще?
— Вы сказали принести мне вам сердце и голову этой девочки.
— Ольги Мартыновой.
— Да, её.
— Так в чем же дело?
— При всем уважении, отец, не уверен, что вы поймёте меня вполне.
— Ты воду не лей, ты говори. А я уж постараюсь.
— Что же. Пусть. Она ребёнок. Вы предлагаете мне убийство ребёнка. То есть приказываете, а не предлагаете. Ещё и девочку. И не просто убийство даже, а расчлененку. Это как-то…слишком.
Соболев Старший смотрел на него с таким состраданием, что Максиму поплохело ещё больше. Он чувствовал себя мышонком в безжалостной руке. Взгляд его зацепил латные рукавицы отца, и он понял, что они для демонстрации того и лежат.
— Сын мой… ответь мне, известно ли тебе такое понятие как враг?
— Известно. Ну и что?
— Тебе неизвестно такое понятие, ты лишь слышал о нем. Ты испытывал к кому-то злобу, ненависть, поступал по-всякому к тем людям, я видел это. Но ты не знаешь что такое враг, и это твоя слабость. Уязвимое место. Одновременно — это твой плюс, преимущество, достоинство. Враг…это не то что существует в понятиях хорошо и плохо. Не то, что можно оценивать как человечно или нет. И это не жизнь и смерть. Враг — это зло, абсолютное зло. О враге не говорят с ненавистью, о враге не думают со злобой, врага даже не стремятся уничтожить при первой возможности, потому что врага нельзя уничтожить. Ты понимаешь меня хоть немного?
— Нет. И ещё меньше понимаю какое отношение к этой лекции имеет эта несчастная девочка?
— Ого, она уже и несчастная? Да она бы сняла с тебя кожу себе на перчатки при первой возможности!
Максим равнодушно пожал плечами.
— Ну и что? Она защищала свой дом, в своём праве.
— Я даже не вспылю, сын мой, замечу лишь, что у тебя весьма далёкие от реальности представления о счастье, несчастье и правах.
— К чему все эти слова, отец? Вы пришли сюда зачем? Чтобы сделать желаемое самостоятельно, предполагая мой отказ? Так делайте, мешать не собираюсь.
— Так ты и не сможешь. — Собооев Старший повторил жест сына.
— Пусть. Тем более. Или для вас важно, чтобы это сделал непременно я? Физически? И вы собираетесь меня заставить?
— Ох, парень.
— Что?
— Я собираюсь передать тебе свое место главы рода, а ты ещё не готов, вот что. С другой стороны, ты, вероятно, никогда не будешь готов по моей мерке.
— А как вы собираетесь это сделать? — Удивился Максим. — А вы куда денетесь?
— Я не доживу до конца этого дня. Ты — доживешь.
— С чего вы взяли?
— С того, мой бестолковый сын, что карательные группы уже близко. И мне конец.
— Прекрасно. Замечательно. И вы так спокойно говорите об этом?
— А зачем мне нервничать? Тем более, что это я и устроил все для этого. Сцена подготовлена, и мне осталось сыграть на ней последнюю роль.
— Интересно. Почему вы считаете, что каратели, как вы их назвали, пощадят меня?
— Таковы правила. Но полно об этом, сам все увидишь. Сейчас главное — девочка. Мне нужно передать тебе некоторые… особенности.
— Что?
— У нашего рода есть особенности. Закрытая часть. Владеет информацией лишь глава. Ты — будущий глава, уже завтра. Должен знать.
— Причём здесь она?
— Встань, Максим.
— Не хочу.
— Встань.
— Не хочу.
— Встань.
И так это было проникновенно сказано, что Максим встал.
Отец тоже поднялся и потянулся, разминая плечи. Затем он сделал пасс рукой и девочка, все так же лежавшая без сознания, поднялась, воспарив над полом. Юрий аккуратно "перенес" её на стол. Максим захотел отойти и не смог. С холодным ужасом он понял, что тело его не слушается.
— Это бывает, Максим, — отозвался отец, вновь словно прочту его мысли, — и так надо. Возьми нож.
Максим пытался упираться, как-то взять собственное тело под контроль, но ничего не выходило. Оно само выполнило команду старшего, сделало несколько шагов и подняло с пола один из валяющихся ножей, скорее даже кинжал.
— Разрежь ей платье на груди.
Максим мог только наблюдать как его руки выполняют команду. Он даже говорить не мог.
— Ого! — Присвистнул отец. — А у неё уже сиськи вполне себе так…а говоришь — девочка! Девушка уже. Теперь — разрежь ей грудь по центру.
Максим видел словно со стороны (как тогда, во снах, — подумал он) как нож в его руке медленно погружается в тело девочки и движется разрезая мясо и кости. Вдруг она вздрогнула. Сердце Максима ушло в пятки.
— Больно, — прошептала девочка, — больно.
— Прости, милая, — отозвался отец, — сейчас перестанет.
В этот момент Максим был готов его убить. Но тело, неподконтрольное ему, не отзывался, а руки уверенно вели разрез.
— Отлично. Теперь — вырви ей сердце.
Руки Максима послушно погрузилась в разрез, ощущая тёплое, пульсирующее сердце. Охватив его, они дернулись назад, вытаскивая сердце девушки наружу. Оно буквально дымилось.
— Прекрасно. — Отец был сама невозмутимость. — Была Ольга Мартынова и нет Ольги Мартыновой. Такова жизнь. А мы есть. Пока. Так что ешь.
Максиму показалось, что он ослышался.
— Ах, да, — поморщился отец, — Максим, надкуси это сердце.
Непослушное ему тело совершил и это. В то мгновение как его зубы вонзились в окровавленную плоть, в тот самый миг, морок отпустил его, и вернулся контроль над телом.
Одновременно, какая-то волна силы, колючая и острая, хлынула в него от сердца
