— Кто ты такой, ничтожный, чтоб судить Его дела? — возразил голос за дверью. — Было сказано: «Что высоко у людей, то мерзость перед богом»[42] и ещё: «Вынь прежде бревно из твоего глаза»[43].
— «Не может древо доброе приносить плоды худые, ни древо худое приносить плоды добрые»[44], — мгновенно отозвался травник. — «По плодам их узнаете их»[45]. Плоды твоих трудов, монах, висят по всей стране.
Пальцы его двигались с лихорадочной быстротой, иголка так и мелькала в руках; он уже несколько раз глубоко укололся, меховое брюхо волынки покрыли кровавые пятна. Это было странно и нелепо, всё, что здесь сейчас происходило: этот дом, Жуга, латающий волынку, голоса солдат за дверью... Травник словно бы нарочно дразнил гусей и увязал всё глубже в этой ужасающей полемике. Он как будто принял какое-то решение, для него очень важное, и теперь с твердолобостью горца двигался к этой неведомой цели. Ход мыслей Золтана не поспевал за ним; зачем Жуга всё это делает, было ему совершенно непонятно. Однако отвертеться им троим теперь не удалось бы при всём желании.
А впрочем, вдруг подумалось ему, так и так — не удалось бы.
— Кто имеет уши слышать, да слышит, — продолжил между тем свои увещевания брат Себастьян. — Я вижу, ты знаком с Писанием. Тогда ты понимаешь, что сам вынуждаешь меня идти на жестокость. «Почему вы не понимаете речи моей?» — вопрошал иудеев Иисус, и отвечал же им так: «Потому что не можете слышать слова Моего»[46]. Если человек стал глух душой ко слову Божию, то что могу поделать я? Ведь сказано: «Если же раб тот, будучи зол, скажет в сердце своём: „Не скоро придёт господин мой“, и начнёт бить товарищей своих и есть и пить с пьяницами, — то придёт господин раба того в тот день, в который он не ожидает, и в час, в который он не думает, и рассечёт его, и подвергнет его одной участи с лицемерами; там будет плач и скрежет зубовный.»[47]
— Это только вы видите в своей пастве рабов, а вовсе не бог, священник, — ответил на это Лис. — Он звал своих прихожан, тех, кого он учил, друзьями: «Вы друзья мои, я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его»[48]. Вы учитесь, так почему вы всё ещё рабы?
— Что же тогда свято для тебя, если не бог?
— Жизнь, — сказал Жуга, в который раз осматривая волынку. — А для тебя, похоже, смерть.
— Спасение души важнее смерти, — возразил ему монах. — Мы не просто пастыри, мы врачи, хирурги. Та боль, которой ты меня так попрекаешь, исцеляющая боль. Бо сказано: «Сберёгший душу свою, потеряет её; а потерявший душу свою ради Меня сбережёт её»[49].
— Ну да, монах, ну да. А смерть — важнее жизни. Ergo: чтобы спасти человека, надо прежде убить человека. Ты говоришь: «chirurgus sum»[50], но за ножом хирурга следует выздоровление. А за твоим — что?
— Мы врачуем души... — начал было монах.
— ...и уничтожаете тела, — безжалостно закончил травник. — Не говори такие вещи лекарю, монах. Смерть — это совсем не то, что ты о ней думаешь. Я знаю её слишком хорошо, я столько жизней вырвал из её клешней, что она меня уже, наверно, ненавидит. Убивая, ты никого не спасёшь. Себастьян?
— Что?
— Нам нипочём друг друга не переубедить. Твой бог — это не мой бог. Тот бог, каким ты его себе представляешь, в моём понимании — мой злейший враг.
За дверью долго молчали.
— Я не знал, что всё зашло так далеко, что ты так глубоко увяз в трясине зла, — сказал, наконец, отец Себастьян. Голос его был полон горечи. — Его величество король милостив. Ты ещё мог бы получить прощение.
— Я не слыхал ещё, чтобы король кого-нибудь простил, — отрывисто бросил травник. — Он слишком любит нас, простых фламандцев, чтобы просто так отказываться от наших денег и от нашего имущества. Да и вашему святому братству ведь тоже кое-что перепадёт, не так ли?
— Ты хуже мавра и иудея. Мне не придётся долго доказывать твою вину, несчастный еретик. Молись, чтобы тебя сожгли, как можно скорее... Ломайте дверь.
На дверь, и без того сегодня пострадавшую, опять обрушились тяжёлые удары. Петли ощутимо поддались, и даже стол немного сдвинулся. Похоже, что нападавшие и в самом деле где-то нашли бревно. Золтан с беспокойством снова покосился на Жугу.
— Она устоит? — спросил он.
— Не знаю, — травник покачал головой, прикрыл глаза и повёл перед собою открытой ладонью, как будто ощупывал невидимую стену. Покачал головой: — Теперь — уже не знаю. Похоже, что щит оказался не так крепок, как я думал. Или...
Он опять сосредоточился и вновь пощупал воздух.
— Или — что? — переспросил его Хагг.
— Или мне кто-то мешает, — отрезал травник. — Кто-то ставит встречное заклятие. Но сейчас не об этом забота. Вино ещё осталось?
— Да... Но при чём тут...
— Налей мне.
— В кружку?
— Ну не в поднос же!
— Шайтан тебя знает... — Золтан подчинился. — Дальше что?
— Дай сюда.
Из-за грохота им приходилось постоянно перекрикивать друг дружку. Фриц оказался где-то между ними и теперь со всё возраставшим нетерпением и беспокойством ждал, что будет дальше.
Травник тем временем отложил заштопанную волынку. Зачем-то вдруг ему понадобилась тряпка. Он потянул к себе лежащий рядом свёрток мальчишки, подивился его непонятной тяжести, распеленал Вервольфа и повертел его в руках.
— Что тут у нас? — пробормотал он. — Стилет? — и покосился на Фрица. Тот отвёл глаза. — Парень, ты что, собирался кого-то убить? Эй, погоди-ка... А клинок-то знакомый. Где я мог его видеть? Точно! — он хлопнул себя по лбу. — На том постоялом дворе! Значит, это ты и был тем мальчишкой, которого они тогда поймали?
— Я, — Фриц не видел смысла отпираться. — Я в чулане сидел. Только я не убивал. Это Шнырь его ударил, а не я!
— Ладно, ладно, верю. А теперь сиди тихо и не мешай. Понял?
Он тронул пальцем остриё, кивнул: «Сгодится», протёр, как следует, поднос и принялся выцарапывать что-то на помятом олове. Остриё мизерикорда мерзостно заскрежетало. Фриц подлез было поближе, но Жуга подзатыльником отогнал его прочь и погрозил вслед кулаком. Дорисовал последнюю закорючку, затем установил на подносе подсвечник, а в подсвечнике — свечу, зажёг их от камина и оставил всё это стоять на столе. Сгрёб со стола остатки курицы, размял их в кулаке, как глину, и натёр все дудочки волынки жиром, потом набрал в рот вина и обрызгал кожаный мешок со всех сторон.
Эту процедуру он повторил несколько раз, пока вино в кружке не кончилось, а мех не намок так, что повис сосульками. Всё происходящее выглядело так, будто травник сошёл с ума. Золтан уже давно перестал понимать, что происходить и целиком положился на травника, взяв на себя наблюдение за окнами и дверью.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
