в лице спецагента и начальника лагеря Фирина, а также ведущих советских писателей Горького и Авербуха. Для этого внушительного сборника сто двадцать авторов, представляющих элиту советской литературы, попросили (пере)написать биографии заключенных лагеря, существовавшие в сделанных следователями тайной полиции набросках в их личных делах. Булгаков был прекрасно осведомлен о Беломорском проекте, так как тоже был приглашен, но отказался. Он сослался на то, что устал, но, быть может, он просто лучше других представлял себе сложности работы с прозой сотрудников тайной полиции [Ruder 1998: 52].
114
Урок был точно усвоен Шейниным, чья краткая автобиография, написанная в пятьдесят лет, предваряется абзацем, в котором он четко связывает истоки своего творчества с уголовным следствием. «Каждый писатель приходит в литературу своим путем. Моя литературная судьба сложилась за следовательским столом» [Шейнин 1984: 3].
115
По словам А. Н. Пирожковой, вдовы Бабеля, Шейнин был частым гостем Бабеля до самого его ареста, после которого Шейнин попытался максимально дистанцироваться от опального писателя [Пирожкова 1989: 296].
116
Значения слова «cachet» по [Oxford English Dictionary 2008].
117
Лора Уикс отмечает, что мозаичный характер романа, «не сшитого из единого полотна, а собранного из разнообразных известных жанров», занимает литературоведов с момента его появления и до наших дней [Weeks 1996: 18].
118
Уикс также делает подробный разбор разнообразных критических попыток поставить точку в проблеме голоса (голосов) рассказчика [Weeks 1996:27–33].
119
Так, Риитта Питтман и Джудит Миллз изобретательно решают проблему с разладом голосов рассказчика, читая роман как шизофренический бред или галлюцинацию поэта Ивана Бездомного. Подробное введение к обсуждению загадки голоса рассказчика см. в [Barratt 1996: 93–96].
120
На той же странице Куртис дает пример такого едва завуалированного эвфемизма: «Римский говорит Варенухе, чтобы тот лично отвез телеграммы. “Пусть там разбирают”. Варенухе не надо объяснять, куда направиться, и когда он не возвращается, Римский только и может сокрушаться: “Но за что?!” (то есть за что его арестовали?» [Curtis 1996: 222].
121
Цит. по: [Curtis 1996: 218].
122
К сожалению, Куртис, видимо, воспринимает эту идею как не относящийся к делу пассаж и тут же переключает свое внимание на следы воздействия тайной полиции на содержание романа – собственно предмет ее исследования – со следов на его форме.
123
Для сравнения отредактированной версии и версии без цензуры я пользовалась прекрасным изданием «Посева», в котором прежде вымаранные пассажи выделяются курсивом [Булгаков 1969а].
124
Мариэтта Чудакова и Эдвард Эриксон параллельно утверждают, что Булгаков долгое время интересовался библейскими апокрифами, из которых многое использовал для «Мастера и Маргариты» [Ericson 1991: 24–43].
125
Иван эту «особую методу» без обиняков сводит к вранью: «Лжешь. Твоя цель именно уверить, что ты сам по себе, а не мой кошмар, и вот ты теперь подтверждаешь сам, что ты сон» [Достоевский 1976: 74].
126
Обстоятельства извлечения дневника из архива КГБ и его публикации в 1990 году описываются в публикациях [Лосев 2001:10–12; Shentalinskii 1996: Р. 15–16]. Письмо Булгакова в ОГПУ, копия его письма правительству с пометками Ягоды и письмо осведомителя о том, что «в литературных и интеллигентских кругах очень много разговоров по поводу письма», цитируются в посвященной Булгакову главе «Рабов свободы» Шенталинского [Шенталинский 1995: 121].
127
Согласно Шенталинскому, первое из этих писем адресовано председателю Совнаркома Рыкову. – Примеч. ред.
128
Знаменитый пример рисков личностного нарратива обнаруживается в деле Синявского. Прокурор проигнорировал дотошно проработанную двойственность голоса рассказчика в статье Синявского «Что такое социалистический реализм» и упорно подменял рассказчика фигурой автора, заставив последнего ответить за все провокационные реплики в тексте. Судьба Синявского зависела от его умения донести идею, чаще всего обсуждаемую на уроках введения в литературоведение: различие между автором и рассказчиком. Вследствие этого он изо всех старался продемонстрировать сложную и действительно способную запутать игру нарративов в тексте. Судья этого не понял (не захотел понять), и Синявского приговорили к пяти годам лагерей. Подробный рассказ о деле Синявского – Даниэля см. [Гинзбург 1967].
129
Цит. по парижскому изданию 1969 года. В более новых (1989; Собрание сочинений 1995–2000) – без сокращений: «Вес 8 килограммов (знак восклицательный)». – Примеч. ред.
130
Первая, еще неполная, версия была опубликована в журнале «Театр», № 2, 1990; обновленный вариант доступен в [Булгаков, Булгакова 2001: 15-127].
131
Цивьян отмечает, что точные дата или назначение этого рукописного документа неизвестны, но примечание к нему в «Кино-правде» гласит «не ранее 1924 года». Он добавляет, что хочется думать, будто Вертов набросал этот список «кадров» в качестве отклика на идею Родченко, но он с большей долей вероятности мог сделать его и в любой другой момент после 1924 года [Tsivian 2004: 287]. Также может быть, что воздействие шло в обратном порядке или одновременно в обоих направлениях, так как скетч 1927 года авторства Родченко о приключениях десятирублевой банкноты, снятой крупным планом в разных руках, прекрасно подходит в качестве описания эпизода со спекулянтами в «Кино-глазе» (1924).
132
В Советском Союзе начала 1920-х годов руки также широко использовались для установления личности. Ричард Стайтс пишет, что «с распространением Революции она становилась “зримой”, так как внешний вид нес в себе политическое высказывание. Во время Гражданской войны граждан с чистыми ногтями и нежными руками наступавшие красные расстреливали в Севастополе. В Омской области, напротив, белый командир окружил фабрику, осматривал руки работников и расстреливал тех, у кого они были огрубевшими» [Stites 1989: 132].
133
Коул проводит замечательный анализ примеров того, как поборники дактилоскопии в конце 1910-х годов использовали как современные, так и более ранние случаи, чтобы доказать свою правоту. Он утверждает, что, хотя отпечатки пальцев использовались еще в XIX веке, «лишь постепенно на протяжении 1920-х годов дактилоскопия стала излюбленным методом идентификации в Соединенных Штатах» [Cole 2001: 140–143, 163].
134
Первое дело,
