– Думаю, что никому, – веско ответил Фергус. – У них с Мод другие планы. Они хотят проводить свою жизнь в роскошных гостиницах, на международных конференциях. А уж меню там самое что ни на есть современное. Вы не догадались поинтересоваться, что именно за рукопись они изучают?
– Он не рассказывает. Знает, что мне это всё до лампочки.
– Стало быть, вы точно не знаете, куда они ездили?
– Телефонный номер в тот раз он оставил. На случай всяких катаклизмов. Если квартира сгорит. Или если у меня будет нечем заплатить за газ. Правда, в этом случае от Роланда всё равно никакого проку. Жизнь так устроена, что одни должны зарабатывать деньги, при разных гениальных предпринимателях, а другие люди – нет.
– Сдаётся мне, дорогуша, эта таинственная история сулит-таки денежки. Вы, наверное, уже выкинули тот телефонный номер, или он где-то сохранился?
Вэл вышла в прихожую, где практически на полу – на кипе газет и прочих бумаг – весьма неустойчиво стоял телефон. Чего тут только не было – старые литературные приложения к газете «Таймс», счета из книжного магазина, рекламные карточки с телефонами круглосуточной службы такси, вкладыши с предложениями приобрести со скидкой новейший «кодак»-зеркалку, приглашения на встречу выпускников университета и на какое-то мероприятие в Институте современного искусства. Вэл, по-видимому, знала, чего ищет: несколько мгновений спустя она вытянула из стопки счёт из ресторанчика («лучшая индийская кухня, еда на вынос») и, перевернув его уверенной рукой, нашла на обороте телефонный номер. Кого спрашивать, не указано. Её почерком приписка: «Роланд в Линкольне». Вэл протянула листок Фергусу:
– Это, может быть, телефон Мод…
– Нет. Что-что, а номер Мод я помню. Вы не позволите записать?
– Валяйте. И что вы будете теперь делать?
– Не знаю. Просто попытаюсь выяснить, что происходит.
– А если дело в одной Мод?
– Тем более. Её судьба меня очень заботит. Я хочу, чтобы Мод была счастлива.
– А вдруг она уже счастлива? С Роландом.
– Ни в коем разе. Он совсем не её типаж. Перчика в нём не хватает. Или вы не согласны?
– Как знать. По крайней мере я ему не в радость.
– Да и он вам не очень-то в радость, судя по вашему виду. Забудьте вы о Роланде. Сходите с кем-нибудь в ресторан, развейтесь.
– А что, почему бы и нет?
– Вот именно.
– Алло, Бейли у аппарата.
– Бейли?..
– Бейли слушает. Это доктор Хетли?
– Нет. Это приятель Роланда Митчелла. Он работал у вас… зимой… я подумал… может, вы знаете…
– Не имею ни малейшего понятия.
– А он к вам еще приедет?
– Не думаю. Нет. Конечно, не приедет. Вы не могли бы освободить линию? Нам должен позвонить доктор.
– Простите, что потревожил. А доктора Бейли вы в последнее время не видели? Мод Бейли?
– Нет. И вряд ли увижу. Мы хотим покоя. До свидания.
– Скажите, а их работа, насколько она была успешна?
– Вы о чём? Ах да, сочинительница сказок и стишков про фей!.. Не знаю, что это за работа. Но им у нас понравилось. А больше ничего не знаю. Я не хочу, чтобы меня беспокоили. Я очень занят. Моя жена плохо себя чувствует. Очень плохо, понимаете? Пожалуйста, освободите линию!
– Сочинительница стишков, это Кристабель Ла Мотт, да?
– Я не знаю, что вы там вынюхиваете, но я вам приказываю, немедленно положите трубку! Если вы сию же секунду… Послушайте, идиот вы этакий, моей жене плохо, я хочу вызвать доктора! До свидания!
– Можно я вам позвоню потом?
– Не стоит трудиться. До сви-да-ни-я!!!
– До свидания.
Мортимер Собрайл только что отзавтракал во французском ресторане «L'Escargot»[135] с Гильдебрандом Падубом, старшим сыном Томаса, лорда Падуба, который являлся прямым потомком одного из кузенов поэта, а именно кузена, пожалованного в дворяне при премьер-министре Гладстоне. Лорд Падуб, ярый приверженец методистской церкви, находился в весьма преклонных летах и не в лучшем здравии. С Собрайлом он был вежлив и не более того. Он предпочитал Аспидса, чей мрачноватый нрав и чисто шотландская сухость пришлись ему по душе. Отличаясь патриотизмом, он поместил все принадлежавшие ему рукописи Падуба на хранение в Британскую библиотеку. Его сын Гильдебранд был рыжеватый лысеющий мужчина лет сорока с небольшим, довольно жизнерадостный, но несколько пустоватый. В своё время он с грехом пополам окончил Оксфорд по специальности «английский язык и литература» и с тех пор работал на различных малозначительных должностях в туристских фирмах, в издательствах, выпускающих книги по садоводству. В Национальном попечительском фонде культуры. Собрайл порою приглашал его на завтрак или на обед и успел выяснить, что в Гильдебранде дремали актёрские амбиции. У них возникла некая идея, полукоммерческого, полуфантастического свойства: совершить мощное лекционное турне по американским университетам – Гильдебранд с помощью подлинных реликвий Рандольфа Генри Падуба, а также слайдов и собственного артистичного рассказа будет погружать слушателей в атмосферу английского общества времён поэта. Вот и нынче Гильдебранд вновь посетовал, что его денежные запасы подходят к концу и что ему нужен новый источник доходов. Собрайл справился о здоровье лорда Падуба и услышал в ответ, что оно весьма ненадёжно. Поглощая maigre de canard [136], turbot [137] и маленькие, новенькие, будто только сейчас выдернутые из земли репки, немного поговорили о том, в каких именно университетах лучше всего выступить и каковы могут быть размеры гонорара. Усердно расправляясь с пищей, Собрайл, как всегда, немного побледнел, а Гильдебранд, напротив, раскраснелся. В воображении Гильдебранда возникала радужная картина: несколько тысяч молодых американцев прилежно внемлют его вдохновенному рассказу; Собрайл воображал иное: к нему, в новые стеклянные шкафчики Стэнтовской коллекции, наконец-то придут сокровища, которыми он прежде любовался, вздыхая безнадежно: письмо поэту от Её Величества, походный письменный столик, сопровождавший Рандольфа Генри в его путешествиях, и наконец, заветная, испещрённая кляксами тетрадь черновиков цикла «Аск – Эмбле», – эти семейные реликвии лорд Падуб не сдал в музей, а выставил для обозрения в гостиной родового поместья в Ледбери.
Проводив Гильдебранда до такси, Собрайл отправился пешком через Сохо, походя взглядывая на зазывные витрины и парадные, даже в дневную пору ярко подсвеченные. Стриптиз-варьете! Агентство моделей! Требуются девушки до двадцати пяти! Секс живьём без передышки! Заходи, не пожалеешь! Первый урок со скидкой! Пристрастия Собрайла в этой области были достаточно узкими и своеобразными. В своём элегантном чёрном костюме он тенью скользил мимо окон, то здесь то там вкушая призрачный запах изысканной стряпни и дорогого вина. Вот он приостановился на мгновение: в глубине одной из витрин ему почудился какой-то дивный промельк плоти… нечто угловато-белое, пронзительное… значит, оно всё-таки водится там, внутри, – и хотя оно тут же заслонилось иным, слишком крупным, обыденным и грудастым, – для Собрайла, обитавшего в мире полуявных вещей, скрытно вспыхивающих озарений, и намёка было довольно. И всё-таки, всё-таки… нет, он не станет заходить внутрь, он пойдёт к себе обратно в гостиницу…
– Профессор Собрайл, – раздался сзади чей-то голос. Собрайл обернулся.
– Здравствуйте. Вы меня помните? Я Фергус Вулфф. Я к вам как-то подошёл после вашего доклада об установлении личности рассказчика в поэме Падуба «Чидиок Тичборн». Ваша догадка и ваши дедуктивные построения были поистине великолепны. Я с вами полностью согласен: повествование ведётся от лица палача.
– Да-да, припоминаю. Мы с вами познакомились на том семинаре. А я только что имел честь завтракать с сыном нынешнего лорда Падуба, Гильдебрандом Падубом. Гильдебранд любезно согласился выступить у нас, в Университете Роберта Дэйла Оуэна, с рассказом о тех рукописях Падуба, которые ещё хранятся у них в семье. Кстати, рукопись «Чидиока Тичборна» уже перекочевала в Британскую библиотеку. Мда-с.
– Что делать. Вы, случайно, не в ту сторону направляетесь? Вы позволите мне немного пройтись с вами?
– Конечно, буду рад компании.
– Знаете, профессор, меня очень заинтересовали сведения о том, что, возможно, существует связь между Падубом и Кристабель Ла Мотт…
– Ла Мотт? Ах да, автор «Мелюзины». Осенью семьдесят девятого года у нас в университете состоялась конференция отпетых феминисток, они грозились, что не покинут здание, пока я не включу в мой курс поэзии девятнадцатого века вместо «Королевских идиллий» или «Рагнарёка» эту самую «Мелюзину». Университетское начальство раскисло и согласилось. К счастью, свои права на «Мелюзину» заявил факультет исследований женской культуры, – это нас освободило от всяких обязательств, и мы благополучно восстановили «Рагнарёк». Вот и вся связь. Больше ничего не припомню.
