В своей повести Гоголь прибегнул к форме записок, дневниковых записей, которые ведутся от лица самого героя. Благодаря этому события и впечатления от окружающего показаны преломленными в восприятии Поприщина. Гоголь очень тонко и точно передает постепенное нарастание душевной болезни своего героя, все усиливающееся расстройство его сознания, смещение реальных представлений и ассоциаций. Записи Поприщина имеют преимущественно монологическую форму, передающую своеобразие его психологии и речи, в которой сочетается канцелярский жаргон с книжными формами речи, ориентированной на бойкий газетный «слог» «Северной пчелы». Эта сложная стилистическая амальгама позволяет передать и убожество канцелярской жизни, и комические ситуации, и трагическую смятенность его больной психики. Поприщин думает и изъясняется на вульгарном чиновничьем жаргоне, оттеняющем как социальный облик его самого, так и пошлость окружающего общества. О своем директоре он первоначально говорит в почтительно-униженном тоне. Рассказывая о кабинете директора, уставленном книгами, он замечает: «Я читал название некоторых: все ученость, такая ученость, что нашему брату и приступа нет: все или на французском, или на немецком. А посмотреть в лицо ему: фу, какая важность сияет в глазах!» Но тут же он сбивается на вульгарно-размашистый «слог» «Пчелки»: «Читал «Пчелку». Эка глупый народ французы! Ну чего хотят они? Взял бы, ей-богу, их всех да и перепорол розгами! Там же читал очень приятное изображение бала, описанное курским помещиком. Курские помещики хорошо пишут». При воспоминании о директорской дочке и ее надушенном носовом платке, поднятом им, он впадает в тон театрального, комически-напыщенного панегирика. «Платье на ней было белое, как лебедь: фу, какое пышное». Однако, рассказывая, как он кинулся поднять ее носовой платок, Поприщин не может удержаться от привычного для него вульгарно-чиновничьего жаргона. «Я кинулся со всех ног…», «поскользнулся на проклятом паркете», «чуть-чуть не расклеил носа». На общем фоне разговорного чиновничьего жаргона «красо́ты» «высокого» слога производят резко комический эффект. Даже самые чувствительные впечатления Поприщина выражены им тем же пошлым, убогим жаргоном мещанско-чиновничьего круга, который передает ничтожество его духовного мирка. Мечтая поближе познакомиться с жизнью важных «господ», он хочет «рассмотреть» «все эти экивоки и придворные штуки, как они, что они делают в своем кругу».
Гоголь еще больше усиливает, заостряет сатирическую направленность повести, вводя в нее переписку собачек – Меджи и Фидели. Мотивированная расстроенным сознанием Поприщина, эта якобы обнаруженная им переписка раскрывает подноготную той чиновничьей сферы, в которой вращается сам Поприщин. Перенесение людских отношений и нравов в жизнь собак, смешение собачьего и человеческого восприятий действительности создают особенно острый сатирический аспект. В «светских» претензиях избалованной Меджи легко узнается пустая и тщеславная жизнь ее хозяйки и всей директорской семьи. Из этой воображаемой «переписки» Поприщин начинает понимать истинную сущность той высокой «сферы» бюрократических канцелярий и аристократических гостиных, к которым он привык относиться с благоговейным уважением.
В переписке Меджи начальник Поприщина, до того представлявшийся Поприщину ученым и умным государственным деятелем, предстает как мелкий и глупый честолюбец: «… очень странный человек. Он больше молчит. Говорит очень редко, но неделю назад беспрестанно говорил сам с собою: получу или не получу. Возьмет в одну руку бумажку, другую сложит пустую и говорит: получу или не получу? Один раз он обратился и ко мне с вопросом: как ты думаешь, Меджи? получу или не получу? Я ровно ничего не могла понять, понюхала его сапог и пошла прочь. Потом, ma chère, через неделю, папа́ пришел в большой радости. Все утро ходили к нему господа в мундирах и с чем-то поздравляли. За столом папа́ был так весел, как я еще никогда не видала, отпускал анекдоты, а после обеда поднял меня к своей шее и сказал: «А посмотри, Меджи, что это такое». Я увидела какую-то ленточку. Я нюхала ее, но решительно не нашла никакого аромата; наконец потихоньку лизнула: соленое немного». Это восприятие чиновно-аристократического мирка с точки зрения комнатной собачки смешно тем, что приравнивает ничтожную и пустую жизнь господствующего общества к «собачьим» понятиям Меджи. Жеманные, «светские» излияния Меджи как бы дублируют суждения ее хозяйки. Так, например, с аристократическим пренебрежением рассуждает Меджи об огромном доге, который «высунул свой язык, повесил огромные уши и глядит в окно – такой мужик!» Самый слог писем Меджи – едкая пародия на письма великосветских девиц, с «галантными» оборотами, сентиментально-чувствительными фразами и полной пустотой содержания: «Но неужели ты думаешь, ma chère, что сердце мое равнодушно ко всем исканиям, – ах, нет… Если бы ты видела одного кавалера, перелезающего через забор соседнего дома, именем Трезора. Ах, ma chère, какая у него мордочка!»
Перед Поприщиным постепенно раскрывается пошлый и пустой мирок мелкого честолюбия, фальши, карьеризма, эгоистического бездушия, который представлялся ему ранее столь значительным и совершенным. Именно узнавая бездушие и пошлость окружающего его, утратив иллюзии добропорядочности этой сферы чина и богатства, Поприщин и сходит с ума. Потрясенный ничтожеством и эгоизмом этой «светской» среды, раскрывающейся перед ним во всей неприглядности и мелочности в переписке Меджи и Фидели (в сущности, являющейся плодом его собственных представлений), Поприщин с возмущением восклицает по адресу этого ничтожнейшего и пошлого мирка: «Тьфу, к черту!.. Экая дрянь!.. И как можно наполнять письма эдакими глупостями. Мне подавайте человека! Я хочу видеть человека; я требую пищи той, которая бы питала и услаждала мою душу; а вместо того эдакие пустяки…» В своем безумии Поприщин увидел, что директор, который был ранее в его глазах на недосягаемой высоте, на самом деле – «большой честолюбец», карьерист, высокомерно относящийся ко всем, кто ниже его по рангу.
Воображая себя испанским королем Фердинандом VIII, Поприщин злорадно представляет раболепное преклонение «всей канцелярской сволочи» перед его королевским титулом. В его, казалось бы, бессвязной болтовне дана верная и точная характеристика чиновничьего общества, продажного и алчного, стремящегося лишь к личной выгоде и обогащению: «А вот эти все, чиновные отцы их, вот эти все, что юлят во все стороны и лезут ко двору и говорят, что они патриоты, и то и се: аренды, аренды хотят эти патриоты! Мать, отца, бога продадут за деньги, честолюбцы, христопродавцы!» Эта разоблачительная картина дополняется злой издевкой над современными политическими событиями на Западе. Ведь все рассуждения безумного Поприщина об испанских делах, даже то обстоятельство, что он объявил себя испанским королем Фердинандом VIII, имеют злободневный характер, задевают совершенно конкретные факты западноевропейской политической жизни. Поприщин следит за испанскими делами по «Северной пчеле». События в Испании, связанные с провозглашением королевой, после смерти Фердинанда VII, его малолетней дочери и возникшим движением карлистов, сторонников брата Фердинанда VII, Дон-Карлоса, претендовавшего на престол, дают обильную пищу для замечаний Поприщина.[198] Борьба за трон (имевшая характер дворцового переворота) наводила на мысль о случайности и зыбкости королевских прав.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
