В середине июня 1961 года семья тронулась в долгий путь «на перекладных» — на автобусах с пересадками в Новый Орлеан, куда Плинио пообещал прислать немного денег. Недолго Маркес радовался пребыванию в стране Фолкнера. Жирный, лоснящийся от пота негр, сидевший у водопроводной колонки возле автобусной станции в Атланте, угрожающе процедил сквозь зубы: «Only for whites!» Мерседес попросила набрать воды ребёнку, но негр повторил, что только для белых, а «для остального сброда вода за сортиром». В Алабаме огненно-рыжий бородатый мордоворот, высунувшись из окошка джипа, оценивающе оглядев Мерседес, сказал: «Жена? Неплохие сиськи. Да и ножки. Отсосёт — дам пять баксов». В Монтгомери никто не согласился сдать им комнату, так что ночевать с ребёнком пришлось на газоне. На рассвете подъехала полиция, лежащего Маркеса пнули ногой. Мерседес с трудом держалась, чтобы не расплакаться от отчаяния. Да и самому главе маленького бедного семейства в пору было плакать. Но внутренний голос — хрипловатым тембром деда-полковника — твердил: «Не сдавайся! Не сдавайся! Не сдавайся!»
В Новый Орлеан приехали поздно вечером, попытались устроиться в дешёвую гостиницу, но их не пустили, и они заночевали в зловонной ночлежке для «перемещённых лиц» — чёрных и мексиканцев, расположенной у городской выгребной ямы. Ночь была жаркой, душной. Мерседес с сыном заснули, а Маркесу зловоние спать не давало. Потом, на одной из пресс-конференций, на вопрос, почему такое повышенное внимание в произведениях он уделяет запахам, он в шутку ответит, что виной тому новоорлеанская ночлежка у выгребной ямы.
И нам, студентам, в Гаване он говорил: «Есть книги вовсе без запахов, и от этого, может быть, они не становятся менее значимыми. Но я в какой-то момент понял, что запахи — это важно, запах может изменить всю картину, восприятие окружающей действительности. Вот пахнуло морской утренней свежестью — и ты опять мечтаешь, творишь. Вот прошла мимо благоухающая женщина — и хочется куда-то идти, ехать, плыть. Вот донёсся запах гнили, тлена — и всё мрачнеет, насыщается какой-то тлетворной безысходностью…»
В ту новоорлеанскую ночь Маркес вспоминал запахи детства, молодости в Барранкилье; антикварно-изысканную затхлость Венеции; аромат жарящихся в Париже каштанов; берлинские запахи пива, сосисок и угля, которым отапливаются дома; московские запахи икры, водки, пота, лип после дождя; запахи Гаваны — йодистый глубинный запах океана, роз, фломбайянтов и роскошный, напоённый французскими духами, дорогими сигарами, коньяком, виски запах кондиционированного воздуха отеля «Ривьера»…
Пожалуй, ни у кого из классиков нет такой пахучей прозы. У Маркеса запахи не только играют важную роль, являются изобразительным средством, погружают читателя в атмосферу, но порой оживают и даже самостоятельно творят чудеса. Полистаем.
Из рассказа «Море исчезающих времён»: «Немного позже ветер, дувший от посёлка к морю, принёс, возвращаясь обратно, запах роз…
— Ты подумай, — сказал старый Хакоб. — Ещё и полгода не прошло с тех пор, как все решили, что ты сумасшедшая, а теперь сами радуются этому запаху, принёсшему тебе смерть…»
Из романа «Сто лет одиночества»:
«Мелькиадес нечаянно разбил пузырёк с хлорной ртутью.
— Это запах дьявола, — сказала она.
— Совсем нет, — возразил Мелькиадес. — Установлено, что дьяволу присущи серные запахи, а тут всего лишь чуточку сулемы…» «Женщина ничем его не поощрила. Но он всю ночь искал её, всю ночь чудился ему запах дыма, который исходил от её подмышек: этот запах, казалось, впитался в его тело… запах был повсюду, такой же неуловимый, и в то же время определённый, как тот, что теперь он постоянно носил в себе». «Чужая страсть пробудила наконец желание в Хосе Аркадио. При первой его атаке кости девушки, казалось, рассыпались в разные стороны с беспорядочным стуком, как груда фишек домино, кожа растворилась в бесцветном поту, глаза наполнились слезами, а всё тело издало тоскливый стон, и от него смутно запахло тиной». «В постели лежала молоденькая мулатка. Она была совсем голая, и груди её напоминали собачьи сосцы. До Аурелиано здесь побывало шестьдесят три мужчины. Воздух, пропущенный через столько пар лёгких и насыщенный запахом пота и вздохами, стал густым, как грязь». «… Он отчалил от скалистых берегов печали и встретил Ремедиос, обратившуюся в бескрайнюю топь, пахнущую грубым животным и свежевыглаженным бельём». «Сильный запах цветущего каштана, грибов и застарелой сырости пропитал воздух спальни». «Мужчины, искушённые в любовных муках, познавшие любовь во всех странах мира, утверждали, что им никогда не доводилось испытывать волнение, подобное тому, которое рождал в них природный запах Ремедиос Прекрасной. <…> Чужеземцы, которые прибежали на шум из столовой и поспешили унести труп, заметили, что кожа его источает ошеломляющий запах Ремедиос Прекрасной. Этот запах прочно вошёл в тело покойного, и даже из трещины в его черепе вместо крови сочилась амбра, насыщенная тем же таинственным ароматом; и тут всем стало ясно, что запах Ремедиос Прекрасной продолжает терзать мужчин даже и после смерти, пока кости их не обратятся в прах». «Как только он вошёл, в нос ему сразу ударило зловоние от горшков — они стояли на полу и были неоднократно использованы по назначению…»
…От зловония Мерседес проснулась. Вышли с малышом на улицу и сели на скамейку в скверике, не заметив таблички у входа: «Четвероногим домашним питомцам, неграм, мексиканцам и кубинцам вход воспрещён!» Прижимая к груди вновь уснувшего сына, Мерседес молча смотрела на брезжащий над морем рассвет. И наш герой молчал.
А утро было солнечным, чистым, радостным. Тем более что на главпочтамте Нового Орлеана Маркес получил целых сто пятьдесят долларов, присланных верным другом Плинио. Решили шикануть — пошли во французский ресторан «Ле Вье Карре».
За столиком Маркес обещал жене, что не повторится никогда такого, как в Атланте, где её хотели купить, как в Алабаме и здесь, в этой вонючей ночлежке, где они совсем опустились на дно. Обещал, что будут жить в лучших отелях, обедать в шикарных ресторанах. Обещал, накрыв рукой руку жены, а другой погладив по голове сидящего рядом в детском стульчике сынишку Родриго, — завоевать мир.
58
В понедельник 26 июня (сам Маркес уверял, что это произошло «розовато-лиловым вечером 1 июля, накануне выстрела дуплетом из „Босса“») 1961 года на железнодорожном вокзале «Буэнависта» города Мехико Альваро Мутис обнимал Маркеса, прибывшего с семьёй. Мутис провёз их по Мехико, поселил в отеле «Апартаментос Бонампак», дал денег.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
