С тех пор как начался рассказ о странствии, Никита слушал в молчании, не перебивая Баудолино. Но тут он все же вмешался, почувствовав, что собеседник колеблется и не знает, как истолковывать рассказываемое. – Ты думаешь, – спросил он, – евнухи ненавидели род людской за то, что люди замучили Отца, или они ударились в эту ересь из-за того, что ненавидели род людской?
– Вот именно этим вопросом задался и я в тот вечер и впоследствии, но ответа не смог найти.
– Я знаю, как мыслят евнухи. Я многих их узнал при императорском служении. Сосредоточивают в руках власть, дабы избыть зависть к тем, кто способен рождать. Однако часто, как показывает мой долгий опыт, многие, не являющиеся евнухами, пользуются властью, дабы выразить то, что в ином случае не смогли бы сделать. Может быть, более всеохватна страсть повелевать, чем совокупляться.
– И еще многое смущало меня. Суди сам: евнухи в Пндапетциме составляли касту, воспроизводившуюся по избранию, поскольку сама природа не предоставляла другого пути. Праксей сказал, что поколение за поколением старейшины выбирают миловидных молодых и приводят их к своему собственному состоянию, делая сперва рабами, а потом наследниками. Где они брали этих молодых, привлекательных и соразмерных, если во всей округе Пндапетцима обитали только всякие чуда-юда?
– Вне всяких сомнений, евнухи происходили из иностранной державы. Так бывает и в армиях и в общественных правлениях: власть имущие часто не принадлежат к тому сообществу, которым правят, и, следовательно, не испытывают ни снисхождения, ни участия к подданным. Может, так захотел Пресвитер, с целью обуздывать этот народ, разнохарактерный и склочный.
– И посылать на смерть без угрызений. Потому что из слов Праксея я сделал еще два вывода. Пндапетцим стоял на границе царства Пресвитера. За ним было только ущелье, оно вело в Пресвитерову провинцию, а на скале, нависавшей над ущельем, были расквартированы нубийские охранники, готовые скинуть лавину камней на голову тем, кто сунется в запретный проход. Ущелье выводило в нескончаемое болото, где нельзя было не увязнуть. Грязи и пески находились там в постоянном зыбучем течении. Утянув ногу до колена, они уже не отпускали никого, и путника засасывало с головой, как под воду. Через болото был только один надежный ход, он позволял успешно пройти трясину, но ведом был только евнухам, одни евнухи знали приметы. То есть Пндапетцим был вратами, обороной, замком на дороге в царство.
– Поскольку вы были первыми посетителями за невесть сколько столетий, эта оборона, думаю, не была обременительна.
– Да нет, наоборот. Праксей оповестил меня... крайне туманно, как будто имя угрожавших находилось под запретом... но все же потом вполголоса решился мне рассказать, что вся провинция пребывала в страхе перед воинственным народом, перед белыми гуннами, которые в любую минуту могли устроить набег. Если б они пошли войной на Пндапетцим, евнухи послали б исхиаподов, блегмов и прочих чудищ на верную гибель, чтоб хоть немного задержать армию. Тем временем они провели бы Диакона через ущелье и повалили столько глыб, чтобы проход сделался невозможен, а сами упрятались бы в Царство. В случае неудачи плана, во избежание поимки, поскольку гунны могли бы принудить кого-то из них, скажем, под пыткой, выдать секрет единственного пути к Пресвитеру, их обучили в плен не даваться, а принять яд, который у каждого евнуха имелся в повешенном на шею кульке, хранимом под платьем. Ужасно... Но Праксей был уверен, что они на самом деле обязательно спасутся, в любом случае, поскольку за них лягут костьми нубийцы. Это же везенье, приговаривал Праксей, иметь в роли телохранителей околокелейников!
– Я слышал о них. Много веков назад на африканском побережье образовались такие еретики... донатисты... утверждавшие, что церковь должна быть сообществом святых, но, увы, ее блюстители развратны. Поэтому-де ни один священник не достоин совершать таинства. Они вели постоянную войну с остальными христианами. Самыми решительными донатистами были циркумкелионы, люди дикие, чернокожие. Они бродили по полям и долинам в поисках мученичества, кидались с круч на всех прохожих с воплями «Бог свят», угрожая оным дубинками, требуя, чтоб те умерщвляли их, даруя тем самым жертвенную честь. Так как прохожие в ужасе отказывались, циркумкелионы сперва их грабили, а потом раздробляли им головы. Но я думал, что эти изуверы перевелись к нашему времени.
– Я уверен, что пндапетцимские нубийцы к ним восходили родом. Лучшее им место, говорил мне Праксей (как всегда, в духе презрения к подданным), лучшее им место на войне, и пускай дадут себя уничтожить, а пока противник их убивает, евнухи перегородят проход. Но слишком много веков протекло в ожидании набега, никто не нападал на провинцию, нубийцы лезли на стену, не умея существовать мирно; не вправе обирать уродов, которых были приставлены караулить, они для разрядки гонялись за лесными зверьми и ловили их голыми руками. Они перебирались даже за Самбатион, в каменистые урочища, обитаемые химерами и мантихорами, и отдельным счастливцам подфартило скон-чать свою жизнь тем же образом, что Абдул. Но и того мало! Самые ретивые совершенно одуревали. Праксею уже доложили, что один из них накануне требовал отрубить ему голову. Или, бывало, еще другие, неся свою дозорную службу, почему-то кидались в пропасть. В общем, всякий раз приходилось ломать голову, как обротать этот народ. Единственное, чем евнухи спасали положение, это призывы к бдительности; каждый день они возвещали новую угрозу, убеждали, будто белые гунны подошли уже вплотную, и нубийцы выскакивали на равнину, и шныряли повсюду с острым взором, трепеща от удовольствия при всяком облачке пыли, подымаемом на далеких овидях, и алкали набега захватчиков. Поколение за поколением, век за веком. Хотя не все были честно нацелены на самопожертвование. Многие вещали о будущем мученичестве, рассчитывая получать питание и одежное довольствие. Этих можно было приваживать только лакомствами и обильными порциями бурка. Как я понял, желчность евнухов нарастала с каждым днем из-за необходимости править ненавистными уродами и доверяться защите вечно взвинченной, обжорливой и пьяной стражи.
Час был поздний, Праксей приказал дюжему нубийцу сопроводить гостей в отведенные для них покои напротив башни, в небольшой каменный термитник, где было вдосталь места всем. Они вскарабкались по воздушным висячим лесенкам и, вымученные непохожим на прочие днем, проспали, каждый, до самого утра.
Их разбудил Гавагай, готовый к услугам. Он был извещен нубийцами, что Диакон готов принять гостей.
Они возвратились в башню и Праксей собственной персоной провел их по внешним ступеням на самый высокий этаж. Там их ввели в одну из дверей и они очутились в круглом коридоре, в который выходило много дверей, посаженных тесно рядом, как зубы на деснах.
– Только впоследствии я понял, в чем план постройки, сударь Никита. Описать его трудно, но попробую. Вообрази этот круглый коридор будто некий обруч, обнимающий центральную залу. От каждой двери идет коридор в середину. Но эти ведущие внутрь лучи не прямые. Будь они прямы, из периферийного коридора-обруча можно было бы видеть, что происходит в серединной зале, а из залы было бы видно, кто идет по радиусу внутрь. Коридоры же эти загибались под углом и лишь потом приводили в серединное помещение. Так никто из опоясывающего коридора не мог видеть середину, и тем сохранялась укромность жизни того, кто обитал в центре.
– Однако и обитателю нельзя было видеть тех, кто к нему входил, до самого появления.
– Именно так. Как раз это меня поразило. Представляешь, сам Диакон, начальник провинции, проживая в укрыве от нескромных взглядов, в то же время мог быть захвачен врасплох любым евнухом. Поэтому он был пленник. Надзиратели сторожили его не видя. И он не имел возможности видеть их.
– Эти твои евнухи оказались хитрее наших. Ну, теперь расскажи мне о Диаконе.
Они вошли. Круглое центральное помещение было пусто, не считая нескольких ларей у трона. Трон возвышался посередине, из темного дерева, с балдахином. Сидевший на троне был в темной одежде, под тюрбаном, под покрывалом, завешивавшим лицо, в темных чулках, в черных перчатках, так что черты его были совершенно закрыты.
По сторонам трона, примостившись с боков Диакона, находилось еще двое укутанных. Один из них подносил Диакону чашу с курившимися ароматами, чтобы тот дышал пахучим дымом. Диакон, видимо, отказывался, но Праксей умоляющими и в то же время настойчивыми знаками почти принуждал его: верно, снадобье было лекарственным.
– Остановитесь за пять шагов от трона, поклонитесь и ждите, пока он позволит себя приветствовать, – прошептал Праксей.
– Почему он укутан? – спросил Баудолино.
