объемы производства следовали по той же траектории, что и их немецкие коллеги, сократили занятость примерно на 25 процентов и не проводили аналогичную модернизацию профессий.
Это была не только немецкая история. Японские фирмы, также столкнувшиеся с сокращением рабочей силы, еще быстрее внедряли роботов. Но они тоже совмещали автоматизацию с созданием новых задач. Делая упор на гибкое производство и качество, японские компании не стали автоматизировать все рабочие места на производстве, вместо этого они создали ряд сложных и хорошо оплачиваемых задач для своих сотрудников. Они также инвестировали столько же средств в программное обеспечение для гибкого планирования, управления цепочками поставок и проектных задач, сколько и в программные средства, используемые для автоматизации. В целом, в тот же период времени японские автопроизводители не сокращали свою рабочую силу так же, как их американские коллеги.
В Финляндии, Норвегии и Швеции, где коллективные переговоры сохранили свое значение и большая часть промышленной рабочей силы по-прежнему охвачена коллективными договорами, корпорации продолжали делиться с работниками результатами роста производительности, а автоматизация часто сочеталась с другими технологическими адаптациями, более благоприятными для труда.
В 1950-х и 1960-х годах профсоюзы США также могли возражать против чрезмерной автоматизации технологий или требовать других изменений для защиты работников, как в Германии. Но к 1990-м годам рабочее движение в США было ослаблено. В условиях преобладания концепции сокращения затрат и превосходства полностью автоматизированных процессов, американский труд стал рассматриваться как нечто, подлежащее устранению из производственного процесса, а не как люди с навыками, которые могут стать более ценными благодаря обучению и соответствующим технологическим инвестициям. Эти решения по автоматизации и сокращению рабочей силы затем стали самоподкрепляющимися, поскольку автоматизация также привела к сокращению числа рабочих, состоящих в профсоюзах, что нанесло еще один удар по рабочему движению.
Государственная политика также внесла свой вклад в эти изменения. Налоговая система США всегда благоприятствовала капиталу по сравнению с трудом, устанавливая более низкие эффективные налоги на доходы от капитала, чем на доходы от труда. Начиная с 1990-х годов, асимметрия налогообложения капитала и налогообложения трудовых доходов усилилась, особенно в отношении оборудования и программного обеспечения. Сменявшие друг друга администрации снижали корпоративный подоходный налог и федеральный подоходный налог для самых богатых американцев, снижая ставку налога на капитал (поскольку доходы от капиталовложений в прибыль корпораций непропорционально велики для этих людей). Начиная с 2000 года, сокращение налогов на капитал перешло в ускоренную стадию: все более щедрые амортизационные льготы на оборудование и программное обеспечение. Хотя сначала предполагалось, что эти льготы будут временными, их часто продлевали, а затем делали еще более щедрыми.
В целом, если средняя ставка налога на трудовые доходы, основанная на заработной плате и федеральном подоходном налоге, оставалась более 25 процентов в течение последних тридцати лет, то эффективные налоговые ставки на оборудование и программное обеспечение (включая все налоги на прирост капитала и подоходный налог) снизились с примерно 15 процентов до менее чем 5 процентов в 2018 году. Эти налоговые льготы означали, что предприятия стали еще более охотно покупать оборудование для автоматизации, и их спрос стимулировал дальнейшее развитие технологий автоматизации в рамках самоподдерживающегося цикла.
Эволюция федеральной политики в области исследований и науки, возможно, стала еще одним фактором, способствующим этому. Начиная со времен до Второй мировой войны, государственное финансирование науки и исследований частного сектора было щедрым, особенно в тех областях, которые были приоритетными для национальной обороны. Это послужило мощным стимулом для создания новых критически важных областей, таких как антибиотики, полупроводники, спутники, аэрокосмическая промышленность, сенсоры и интернет.
За последние пять десятилетий сократились как государственное стратегическое технологическое лидерство, так и финансирование. Федеральные расходы на исследования и разработки снизились с примерно 2 процентов ВВП в середине 1960-х годов до примерно 0,6 процента в настоящее время. Правительство также стало чаще поддерживать приоритеты исследований, установленные ведущими корпорациями. Эта новая ситуация позволила крупным корпорациям, особенно в цифровой сфере, определять направление развития технологий. Их стимулы и менталитет подталкивали к все большей автоматизации.
Американские технологии и бизнес-стратегии распространились более широко, даже если страны, как мы видели, различались в том, как они принимали и настраивали технологии автоматизации. Доктрина Фридмана и идеи, связанные с использованием цифровых инструментов для сокращения расходов, повлияли на деловую практику в Великобритании и остальной Европе. Например, влияние менеджеров, прошедших обучение в бизнес-школах, удивительно схоже в Дании и США. Управленческое консультирование распространилось по всему западному миру, а новые цифровые технологии и роботы были быстро внедрены. Автоматизация и глобализация сократили долю рабочей силы, занятой в сфере "синих воротничков" и канцелярских профессий, практически во всех промышленно развитых странах. Таким образом, несмотря на различия между странами, направление прогресса в США оказало значительное глобальное влияние.
Цифровая утопия
Направление развития технологий, в котором приоритет отдавался автоматизации, невозможно понять, если не признать новое цифровое видение, возникшее в 1980-х годах. Это видение объединило стремление к сокращению трудовых затрат, уходящее корнями в доктрину Фридмана, с элементами хакерской этики, но отказалось от философии ранних хакеров, таких как Ли Фельзенштейн, которая была антиэлитарной и подозрительной по отношению к корпоративной власти. Фельзенштейн осуждал IBM и другие крупные корпорации за то, что они пытались злоупотреблять технологиями, используя свою идеологию "разработки гениев для использования идиотами". Вместо этого новое видение приняло нисходящее проектирование цифровых технологий, направленное на устранение людей из производственного процесса.
Была эйфория, напоминающая то, как Фердинанд де Лессепс говорил о строительстве Суэцкого и Панамского каналов, о том, чего могут достичь технологии при условии, что ими будут руководить талантливые программисты и инженеры. Билл Гейтс подытожил этот техно-оптимизм, заявив: "Покажите мне проблему, и я найду технологию для ее решения". То, что технология может быть социально предвзятой - в их пользу и против большинства людей - похоже, не пришло в голову Гейтсу и его единомышленникам.
Переход от хакерской этики к корпоративной цифровой утопии в значительной степени был связан с движением за деньгами и социальной властью. К 1980-м годам инженеры-программисты могли либо иметь свои идеалы, либо получить огромное богатство, подписав контракт с компаниями, которые становились все более крупными и влиятельными. Многие выбрали последнее.
Тем временем антиавторитаризм перерос в увлечение "срывом", что означает, что нарушение существующей практики и средств к существованию приветствуется или даже поощряется. Точные слова были разными, но основная идея напоминала британских предпринимателей начала 1800-х годов, которые считали полностью оправданным игнорировать любой сопутствующий ущерб, который они создавали на своем пути, особенно для рабочих. Позже Марк Цукерберг сделает "Двигайся быстро и ломай вещи" мантрой для Facebook.
Элитарный подход стал
