но Уэнсдэй кивком головы приказывает ей остаться сидеть.
Девчонка недовольно дёргает плечами, снова демонстрируя неуместную экспрессивность, но всё же подчиняется.
— Я отвечу на твой вопрос, — наконец сдаётся Аддамс, откидываясь на спинку крутящегося кресла и закидывая ногу на ногу.
Но подобрать подходящие слова трудно.
Oh merda, и что толку быть всемирно известной писательницей, чьи книги вот уже много лет издаются миллионными тиражами, когда ты не можешь надлежащим образом построить такой важный диалог с собственной дочерью?
Впрочем, дело вовсе не в отсутствии взаимопонимания. Просто Уэнсдэй и сама затрудняется сказать, когда именно отношения с отцом Мадлен перешли незримую точку невозврата под названием «любовь».
Помнится, к принятию неизбежного она шла очень долго — после вынужденных каникул они с Торпом почти восемь месяцев гуляли по окрестностям Невермора без малейшего намёка на любую близость. После неудачного опыта с вероломным Галпином она твёрдо зареклась не заводить отношений. И упрямо сохраняла дистанцию, не позволяя Ксавье вторгаться в личные границы.
Ни объятий, ни поцелуев — на протяжении долгих месяцев они даже не держались за руки. Просто разговаривали на разные отвлечённые темы, иногда вместе обедали, ещё реже смотрели абсолютно идиотские фильмы, выбранные Торпом. Он был джентльменом и уважал её желание не пересекать черту.
Даже слишком.
А потом наступил последний учебный день перед началом долгих летних каникул.
Занятия тогда закончились раньше времени, чтобы студенты успели собрать вещи — быстро покончив с приготовлениями к отъезду, Уэнсдэй бесцельно слонялась по территории академии, брезгливо щурясь от палящего июньского солнца. И совершенно незаметно ноги сами привели её в мастерскую. Вопреки обыкновению, Ксавье не рисовал — а просто-напросто сидел в бескаркасном кресле-мешке и раз за разом самозабвенно прикладывался к стеклянной бутылке стаута. Палящее солнце нагрело хлипкий сарай до удушающей духоты, и находиться здесь было довольно дискомфортно. Но…
— Не самый изысканный способ саморазрушения, — иронично прокомментировала Аддамс, остановившись на пороге мастерской и скрестив руки на груди. — Или сегодня праздник, о котором никто больше не знает?
— Ага. Праздник, — Торп недовольно скривился, отпивая особенно большой глоток тёмной хмельной жидкости. — Не могу нарадоваться возвращению в отцовский дом. Вот и решил устроить вечеринку.
— Насколько я знаю, вечеринка предполагает куда большее количество людей, — хмыкнула она и прошла вглубь невзрачного сарая, насквозь пропахшего химическим ароматом красок и растворителя.
— Это такая… очень частная вечеринка. Приглашён только я один, — Ксавье криво усмехнулся, пьяно сверкнув глазами цвета болотной трясины, а потом потянулся к своему рюкзаку, небрежно брошенному на пол, достал оттуда новую непочатую бутылку и протянул Уэнсдэй. — Будешь?
— Если бы я хотела отравить чем-то свой организм, то выпила бы матушкин яд, — она возвела глаза к потолку, но предложенное пиво всё же забрала. Исключительно для того, чтобы начинающий алкоголик не упился до состояния тотального анабиоза.
На некоторое время в мастерской повисло молчание — но не тягостное, когда людям попросту нечего сказать друг другу, а совершенно спокойное, невольно заставляющее расслабиться.
Пока Ксавье методично губил нейроны головного мозга дешёвым пойлом из местного бара, Уэнсдэй лениво озиралась по сторонам, исследуя взглядом и без того хорошо знакомое окружающее пространство. Картин с Хайдом тут больше не было — по совету нового психолога, Торп сжёг все полотна с монстром и сосредоточил свои творческие порывы на рисовании мрачноватых пейзажей. Выглядело довольно сюрреалистично. Ей понравилось.
Но её портретов тоже больше не было — и хотя Аддамс заметила их отсутствие уже давно, именно сейчас в грудной клетке что-то неприятно кольнуло.
— Почему… — она хотела было спросить, почему он больше не пишет портреты, но задала совершенно другой вопрос. — Почему у вас с отцом не складываются отношения?
Несмотря на практически ежедневное многочасовое общение, они никогда не затрагивали в разговорах личные темы — и оттого Ксавье удивлённо взглянул на неё снизу вверх. Уэнсдэй спокойно выдержала неожиданно пристальный взгляд и словно на автопилоте откупорила бутылку стаута одним ловким движением. Ей действительно хотелось пить, но тёмное пиво оказалось на редкость гадким на вкус.
— У нас не совсем плохие отношения. Просто он хочет, чтобы я стал тем, кем я быть не хочу, — небрежно отозвался Торп, но каким-то интуитивным чутьём она ощутила затаённую горечь в этих словах.
— А ты сам-то знаешь, кем хочешь быть? — философски поинтересовалась Аддамс, зачем-то продолжая давиться отвратительным горьковатым пойлом. Настойка из Белладонны по семейному рецепту Мортиши казалась божественной амброзией по сравнению с этой мерзостью.
— А ты? — он скривил уголок губ в ироничной усмешке, и Уэнсдэй машинально скопировала это снисходительное выражение.
— Мы говорим не обо мне, — излишняя откровенность ей по-прежнему претила.
— Зачем ты пришла, Уэнсдэй? — столь неожиданная прямолинейность, обычно не свойственная Ксавье, на пару секунд выбила её из колеи. Похоже, убойная доза дерьмового алкоголя развязала ему язык. — Решила побыть моим психологом и расспросить о детских травмах?
Собственно, она и сама не знала, зачем.
Ларч должен был приехать уже через полчаса, и гораздо разумнее было бы отправиться в свою комнату, чтобы в последний раз проверить тщательно уложенные вещи. А не стоять посреди убогой душной мастерской в компании пьяного художника и с бутылкой омерзительного пойла в руках.
Но уйти никак не получалось.
Словно какая-то незримая нить держала Уэнсдэй рядом с ним — и разорвать её не удавалось. А может, она и не пыталась?
— Вставай, — заявила Аддамс твёрдым тоном, не терпящим возражений. Оставила недопитый стаут на столе и подошла ближе к бесформенному подобию кресла.
— Зачем? — Торп непонимающе нахмурился, неотрывно глядя на неё снизу вверх.
— Здесь невыносимая жара. Саморазрушением лучше заниматься в более комфортных условиях. Энид уже уехала, поэтому мы идём в мою комнату, — решительно отчеканила она и лишь спустя пару мгновений осознала, что именно сказала. И насколько двусмысленно это прозвучало.
Oh merda, она ведь вовсе не собиралась… Или собиралась? А дальше всё окончательно пошло не по плану. Буквально полетело под откос со скоростью сошедшего с рельс поезда. Со скоростью самолёта, ушедшего в неконтролируемый штопор.
Ксавье предпринял попытку подняться на ноги, но повышенное количество алкоголя в крови сыграло с его координацией злую шутку — неловко пошатнувшись на ватных конечностях, он инстинктивно схватился рукой за её предплечье и резко дёрнул на себя. Невольно растерявшись от такого неожиданного поворота событий и не сумев удержаться в вертикальном положении, Уэнсдэй вцепилась ладонями в лацканы его форменного пиджака — и они оба позорно повалились на бескаркасный пуф.
Убогая пародия на кресло смягчила удар, и падение вышло абсолютно безболезненным.
Но у неё всё равно вышибло весь воздух из лёгких —
