— Чем он занимался в Падуе и что делал в доме Мочениго?
Ничего, кроме того, что он слышал от самого Ноланца, Джамбаттиста сказать не может. Бруно что-то писал по поручению вышеназванного Джованни, чтобы обучить его памяти и другим наукам. Вероятно, этим же он занимается в его доме.
На вопрос о других книгах Бруно Чотто отвечал, что видел еще «О героическом энтузиазме» и «О бесконечности, вселенной и мирах». На них указано, что они изданы в Венеции, а в действительности же их печатали в Англии. От франкфуртских студентов он слышал, что Бруно читал лекции по философии в Париже и различных городах Германии.
— Католик ли означенный Джордано и живет ли он по-христиански?
Чотто не оправдал надежд:
— Встречаясь с Джордано, как уже говорил, я никогда не слышал от него вещей, которые заставили бы меня усомниться в том, что он добрый католик.
Книготорговца поставили в известность, что ждет того, кто выгораживает злодеев, привлеченных к суду Святой службой. Есть лица, ссылающиеся на Чотто как на человека, который может подтвердить враждебное отношение Бруно к католической церкви. Пусть-ка он все выкладывает! На него решительно наседают.
Он повторяет, что никогда не слышал от Ноланца ничего противного вере. Добавить он может только следующее. Еще перед пасхой, когда он собирался во Франкфурт на ярмарку, к нему в лавку заявился синьор Джованни. Первым делом он справился, поедет ли Чотто в Германию. Получив утвердительный ответ, сказал, что имеет к нему просьбу. Известный ему Джордано, для которого он не жалел ни денег, ни одежды, взялся обучать его многим вещам. Однако он, Мочениго, не в силах заставить его держаться уговора и сомневается, порядочный ли он человек. Поэтому он просит оказать ему услугу и поподробней разузнать во Франкфурте, что представляет собой Бруно. Из тех ли он, кому можно доверять, и исполняет ли он обещания.
Джамбаттиста уважил просьбу. Во Франкфурте он разговаривал со многими студентами, которые общались с Бруно. Они отзывались о Ноланце с похвалой, утверждали, что он обучал «искусству памяти» и другим подобным тайнам. Однако нашлись и такие, кто остался не удовлетворен его занятиями. Узнав, что Бруно в Венеции, они не скрывали удивления. Как он, мол, может там находиться, если даже здесь, в Германии, его считали человеком, который не держится никакой религии! Вернувшись с ярмарки, Чотто рассказал об услышанном синьору Джованни. «Я опасаюсь того же, — сказал Мочениго. — Но я погляжу, что еще можно извлечь из его обещаний, дабы не потерять всего потраченного на него. А потом я выдам его Святой службе!»
Это все. Больше о Джордано ему ничего не известно. Если он узнает еще что-нибудь, пообещал Джамбаттиста, то сообщит.
Сразу же вслед за Чотто был допрошен и второй книготорговец, Джакомо Бертано. Он познакомился с Бруно во Франкфурте, куда постоянно ездит на ярмарку, потом встречался с ним в Цюрихе и в Венеции. Ноланец писал книги и читал лекции. Бертано никогда не слышал из его уст ничего противного христианской вере.
Оба книготорговца точно сговорились друг с другом! Они явно не желают раскрыть правду. А ведь Мочениго определенно указал, что в беседе с ним Бертано называл Ноланца врагом Христа и признавался, будто слышал от него много ереси.
Бертано твердит, что никакой ереси не слышал. Опасность своего положения он понимает и хочет избежать очной ставки. Джакомо вспоминает, что говорил ему во Франкфурте настоятель кармелитского монастыря. Тот отзывался о Ноланце как об ученом большого ума и великих знаний. Однако, по его словам, Бруно, будучи универсальным человеком, не держится никакой религии и утверждает, будто знает больше апостолов и мог бы при желании сделать так, чтобы весь мир пришел к одной вере.
Ничего более, говорит Бертано, он не имеет сообщить. Имя настоятеля ему тоже неизвестно, хотя он полагает, что тот по-прежнему в монастыре.
— Кто здесь, в Венеции, водит тесную дружбу с означенным Джордано и кто хорошо осведомлен о его жизни и нравах? Короче, кто в состоянии рассказать о вещах, интересующих Святую службу?
Книготорговец сокрушенно качает головой. Он не знает таких людей, кроме франкфуртского настоятеля, но о нем уже упоминал.
Его просят перечислить все сочинения Бруно, которые он читал или видел, их тему, место издания. Бертано говорит, что видел многие книги Ноланца, называет три работы, посвященные Луллиеву искусству, других теперь не припомнит. Сам он этих книг не Читал, но слышал, как говорили, будто они произведения редкого ума и весьма любопытны.
У него, кажется, был где-то, добавляет Бертано, список сочинений Ноланца. Он получил его от Бруно. Если он разыщет этот список, то немедленно представит в Святую службу.
После допросов Чотто и Бертано инквизитор приказал привести из тюрьмы обвиняемого. Ему велели подойти, положить руку на евангелие и поклясться говорить только правду. Ложь ввергает человека в пучину закоренелости, а правдивость, вестница раскаяния, открывает путь спасения.
— Я буду говорить правду. Много раз мне грозили предать суду Святой службы. Всегда считал я это шуткой, ибо готов дать отчет о себе.
И он стал рассказывать о взаимоотношениях с Мочениго, но не счел нужным упомянуть о его интересе к запретным наукам. Он обучал его достаточно долго, а когда убедился, что выполнил свои обязательства, то решил вернуться во Франкфурт и издать там некоторые свои работы. Синьор Джованни, узнав о его близком отъезде, помешался от подозрений: он, мол, хочет обучать других лиц тем же знаниям, что преподавал и ему. Мочениго всеми силами старался его удержать, уговаривал, грозил. В конце концов он посадил его под замок и выдал капитану, который увел его в тюрьму.
Бруно безошибочно назвал доносчика:
— Я убежден, что меня лишили свободы благодаря стараниям означенного Мочениго. В силу причин, о которых я упомянул, он питал ко мне злобу и подал, вероятно, какой-то донос на меня.
Ему велели подробно поведать о его прошлом, о происхождении, возрасте, профессии. Он назвал своих родителей, рассказал о детстве. Род его занятий?
— Мои занятия — литература и все науки.
Упомянул о первых учителях, рассказал, как стал послушником, как принял священнический сан. До 1576 года он находился в повиновении у начальствующих лиц ордена. О причинах, которые заставили его сбросить рясу, сказал кратко, не вдаваясь в подробности:
— В 1576 году я находился в Риме, в монастыре Марии делла Минерва, в повиновения у магистра Систо ди Лукка, прокуратора ордена. Я прибыл, чтобы представить оправдания, так как в Неаполе против меня дважды возбуждали дело.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
