Полночи мы проблуждали по тоннелям и прочим подземным коммуникациям. Из-за нас, неподготовленного и слабосильного балласта, «ангелы» передвигались медленнее обычного. Однако, по их словам, грозненские тоннели просто игрушка по сравнению с московскими, так что они почти не устали. А нам с Костей было нелегко.
Костюм у меня был не резиновый, как у бойцов, и я чувствовал, что белье на мне промокло насквозь.
Осинцев был с нами снисходителен, но не насмешлив, и я был ему за это благодарен. В конце концов он снизошел даже до комплимента:
— Не думал, что вы дотопаете до центра и не запросите привала!
Плечи сами собой расправились. Ишь ты, смешно! Годы приближаются к сорока, а такая ни к чему не обязывающая похвала приятна, как мальчишке.
Недалеко от центра города по радиосвязи наткнулись на вторую половину нашей группы. Те двигались более интенсивно и успели промерить шнурованными ботинками не только заданное магистральное направление с востока на запад, но и северо-восточный сектор чеченской столицы. Никаких признаков присутствия бойцов, приехавших в Грозный в ноябре, они не обнаружили. Нашли в одном месте, под канализационным люком, гору трупов, некоторые в военной форме, но «ангелов» среди них не было.
Я скорее догадался, чем почувствовал, как напрягся Костя Меркулов, услышав о страшной находке. Тогда я спросил:
— Але! Это чеченцы?
— Неизвестно, — сквозь треск помех ответил Рыжий. — Давно лежат, на глаз уже ничего не определишь…
Косте я ничего не сказал, да и не было необходимости, как оказалось. Он слышал весь разговор и, когда я пристроился рядом, благодарно пожал мне руку.
— Мои ребята справляются хорошо, — сказал Осинцев. — Пойдем пройдемся по вашим адресам, Константин Дмитриевич.
Сверились со схемой — и вперед.
Я шагал, где мне и положено, — между Осинцевым и Меркуловым. Предрассветный час под землей не ощущался совершенно. Единственным стойким признаком того, что практически всю ночь я провел на ногах, была усталость. В этом огромном подземелье, где только крысы беззвучно шарахались из-под ног, дремота наваливалась на веки свинцовой тяжестью, и не было вокруг ничего такого, что могло бы взбодрить глазные нервы. Оставалось напрягать мозг, чтобы не заснуть. Но чем его напрячь? И я стал прислушиваться к приглушенному разговору топающих в арьергарде Босса и Брюса. Один другому рассказывал случай из времен учебных выходов в московские подземелья.
— …Однажды немного заблудились и выломились в какой-то тоннель, громадный и освещенный, как метро. Сначала так и подумали, что подземка, нет, видим, рельсов нету. Слышим, мотор рокочет где-то. Мы в боковой галерее спрятались, наблюдаем. А мимо проезжает бронемашина, я таких еще не видел — широкая, невысокая, ну как летающая тарелочка на гусеницах, гусеницы не лязгают, как у танков, мягко передвигаются, потому что резиновые. Мы потом Скворцову рассказали, а он посмеялся. Говорит, это машина для экстренной эвакуации членов правительства…
— Бронированный членовоз, — хмыкнул собеседник.
— Ну да! Так ты знаешь какая штука? Два двигателя, плавающая броня, скорость — 140 километров, крупнокалиберный пулемет, радиостанция, шлюзовые двери, вентиляция, биотуалет…
Биотуалет… — эхом отзывается в моей голове, и, прежде чем я встряхиваюсь от навалившейся дремы, оставленные без контроля головы ноги заносят бренное тело не в то ответвление тоннеля, в которое повернули все.
Наша группа замечает мою пропажу на пару секунд раньше, чем спохватываюсь я.
— Турецкий! — раздается в переговорном устройстве моего шлема рев Осинцева.
— Я здесь! — кричу в ответ. — За стеной!
— Поворачивайте назад и осторожно выходите на развилку. Босс вас там ждет!
У меня приступ эйфории от того, что не пропал бесследно. Дождется Босс и даст дружеского, но крепкого пенделя шлангу Турецкому!..
Я торопливо шагаю назад, и моя неуклюже подвешенная кислородная маска — «макака» натыкается на что-то мягкое и теплое. Прежде чем я успеваю осознать, что это мягкое и теплое вполне может оказаться затаившимся человеком или, на худой конец, чудищем-мутантом, страшный удар обрушивается сзади на мою крепкую кевларовую шапку. Лечу кубарем, и совершенно подсознательно срабатывает рефлекс самбиста — делаю кувырок через голову, чем и смягчаю максимально свое падение…
2
Осинцев в своих наушниках услышал исходящие от меня непонятные звуки. Один Бог знает, что он думал обо мне в этот момент, но голос его прозвучал достаточно встревоженно:
— Что там у вас, Турецкий?!
Я уже встал на ноги, фонарь на моем шлеме разбит, и это спасает мне жизнь, потому что тот неизвестный друг, что огрел меня по голове, хотел бы выстрелить чуть ниже бело-желтого глазка моего фонарика. Но за неимением ориентира выпускает очередь из автомата наугад.
Я прижимаюсь к сырой шершавой стене и слышу, как он тяжело убегает в глубь тоннеля.
Из-за поворота мелькает желтый луч. Кто-то бежит мне на выручку.
Кричу.
— Осторожно! У него оружие!..
В нашем маленьком войске перегруппировка. Вперед устремляются все четверо бойцов-«ангелов». За ними мы с Меркуловым. С тыла нас прикрывает Сергей Осинцев.
— Какой он из себя хоть, успели рассмотреть? — спрашивает командир.
Немного смущенно объясняю:
— Пока не ударил, не замечал его, а потом фонарь разбился…
— У вас в боковом правом кармане дорожного жилета должен быть ручной фонарик…
Проверяю — точно. Достаю, включаю — горит.
— Спасибо, — говорю.
— Не за что. На инструктаже плохо слушали, я говорил, где что искать.
Затем он знаком дает нам понять, что разговоры нужно прекратить. Мы в хвосте преследования, поэтому Осинцеву необходима постоянная связь.
Сквозь потрескивание и шум помех до моих ушей из наушников долетают сообщения, адресованные полковнику:
— Командир, их двое… Уходят в сторону Революционной… Один отстреливается…
Еще несколько минут бега по причудливо поворачивающемуся тоннелю, и очередной рапорт:
— Командир! Это наши!..
— Что?
— Это «ангелы», бля буду!..
— Спокойно, Рембо! Сосредоточься. Переключись на частоту три-одиннадцать, это частота группы Скворцова. Назови им свой позывной и спроси их позывные. Предупреди, что, если не отзовутся, будем стрелять!
И снова бег по скользкой, мерзко чавкающей грязи…
— Командир! Внимание! Частота сработала. Одного позывной Монах. Второй не отзывается… Сами себя загнали в тупик, прячутся за выступы, грозят открыть огонь…
Мы осторожно вдоль стен пробираемся поближе к тому месту, где стоят друг против друга «ангелы».
Вот уже и Осинцев переключился на частоту Скворцова. Мне, конечно, не слышно, о чем идет разговор, зато, когда голос Лихого рявкает в ухо: «Ложись!..» — я прекрасно понимаю его и выполняю команду.
К тому же звучит такой убедительный довод, как автоматные очереди.
Наши парни положили в центре тоннеля зажженные фонарики, которые хоть и скудно, но освещают расширяющийся перед тупиком тоннель. Поэтому те, другие, что не признавали «ангелов» Осинцева за братьев по оружию, вынуждены были стрелять вслепую.
Строчил, однако, один автомат. Второго не было ни слышно, ни видно. Я предположил, что второй под прикрытием первого уходит. Конечно, не я один был такой умный. Осинцев приказал своим: стреляйте, не давайте ему поднять головы. Он сам, а также Лихой, Босс и Брюс застрочили из автоматов, не прицельно правда, но так, чтобы заставить противника вжаться в грязный пол и не поднимать лица.
Вдогонку за скрывшимся где-то наверху еще одним беглецом отправился Рембо. Не успел он добежать до расширения тоннеля, как сверху упала граната, лопнула ярким дымным, едко пахнущим взрывом. Все, кто смотрел туда, на некоторое время ослепли. Когда проморгались, увидели, что и Рембо, и тот боец, что стрелял в нас, лежат неподвижно.
Вперед побежали Лихой и Босс. Осмотрелись.
— Командир! Рембо ранен, а тот готов!
Подбежали остальные.
Лихой достал из кармана нечто вроде футляра для зубной щетки, отвинтил колпачок, под которым оказалась здоровенная игла, и всадил эту иглу прямо через одежду в бедро Рембо. Антишок, догадался я.
Я услышал, как в отчаянии воскликнул Осинцев:
— Да что же они тут, с ума посходили?!..
— Смотрите! — показал рукой вверх Босс.
Мы послушно задрали головы: над нами в низком — протяни руку, и достанешь — потолке зияло квадратное отверстие второпях не закрытого люка. Второй, очевидно, ушел через него…
ТЕЧЕНИЕ ЖИЗНИ
1
Чуть рассвело, Грязнов расставил свой малочисленный отряд по местам наблюдения. Делал он это без энтузиазма и вдохновения, для очистки совести. После того как Ткачева не вернулась в штаб-квартиру, Слава стал сомневаться, что из старого подвала вылезет вообще кто-нибудь кроме крыс и помойных котов. Одна только мысль, что проститутка оставила его в дураках, приводила Грязнова в бешенство.
