Крашенинников. Что ты, Михайло Васильич!
Ломоносов. Право, так. Труд твой — «Описание земли Камчатки» будет славен вечно. Я рад, что в лаборатории моей вижу великого путешественника и натуралиста.
Крашенинников (читает). «Горнорудное дело» — Никита Укладник.
Укладник. Да. Мой манускрипт.
Ломоносов (Иконникову). Ну что, Федор Ростиславович?
Иконников (читая). Удивительно! (Берет другую рукопись.) «Литье металла для пушек»?
Пиленко. Пиленко. Мой манускрипт.
Иконников (читая). Великолепно!
Нартов (читая манускрипты). Еще бы не великолепно! Петер Алексеев, инженер-литейщик, пушкарь-умелец, ты меня знаешь?
Ломоносов (тихо). Петер, громче! Андрей Константинович глуховат!
Петер (громко). Кто не знает знаменитого пушкаря-литейщика, сподвижника Петра Великого?
Нартов. Что ж ты кричишь-то на меня? Чать, я не глухой! Цыган! Задача твоя небывалая, дай я тебя расцелую! (Целует.) Молодец.
Крашенинников. Михайло Васильевич! Шелех говорит, что каждый отъезжающий на Урал подал тебе свой манускрипт.
Ломоносов. Каждый. Ха-ха! Шумахер про них говорит: жди добра — от свиньи бобра! Ха-ха! За лесом видит, а под носом — нет. Ха-ха! Федор Ростиславич! А что означают эти их манускрипты? То, что практика на Урале не помешает развитию теорий.
Иконников. Еду не свищу, а наеду — не спущу? Ха-ха!
Крашенинников. Преследуемые недоброхотами, столь великие успехи наук в короткий срок достигли, а?
Иконников. Замечательно! Я начальник казенных военных заводов, мне бы хвалиться, а я вас упреждаю, — на Уральских заводах тяжко. Сна и хлеба мало. Люди округ темные. Книг нет. Сочинение Михайло Васильевича «Металлургия» до сей поры в ручных списках. А вы вот новые научные задачи беретесь там решить?
Ученики (вместе). Так точно, ваше превосходительство! Решим!
Иконников (прослезившись). Сыны отечества, Михайло Васильич, верные сыны отечества! И воспитаны они вами, Михайло Васильич, хорошо.
Нартов. Михайло Васильич! Говорили тут о Петре Великом… Да простит меня покойный император, а кое в чем, пожалуй, ты будешь воином не менее его.
Иконников (размахивая манускриптом). Утеха была б для многих, кабы ученые задачи сих студентов задать российским и иностранным академикам.
Крашенинников. А что ж? У вас, Федор Ростиславович, много близких людей в Сенате! Покажите эти дивные задачи. Пусть Сенат велит Академии пустить их на решение под тайными литерами?
Нартов. Ну что вы, Степан Петрович! Да разве нынче мыслимо такое? Вот если бы жив был Петр!
Иконников. А чем же не мыслимо? Михайло Васильич? А ученикам твоим куда как было б лестно узнать, что задачи их пущены к решению академиками. Сердца-то как разгорятся! «Ах, скажут, задуманные задачи академики хотят решить. Нет, я сам скорее и лучше их решу!» Так, что ли? Прощайте, Михайло Васильич. Желаю вам удачи в вашем сегодняшнем опыте! Прощайте, Андрей Константинович!
Нартов. Утомился я, поеду к себе, отдохну.
Иконников. Позвольте, я довезу вас, Андрей Константинович.
Нартов. У тебя кони горячие, молодые, тебе ехать далеко, а мне, государь мой, близко. Я на своих. Прощай, государь мой, Михайло Васильевич. (Уходит.)
Иконников. Михайло Васильевич… (Обнимает.) Степан Петрович, прощайте. (Ломоносову.) Сейчас и твоим инженерам-геологам и металлургам лошадей подадут.
Ломоносов. Ваше превосходительство! Да там жена, обед…
Иконников. Ни, ни! Ел ли, не ел ли, а за обед почту! Ха-ха!.. Еще в Сенат хочу успеть перед отъездом: потолковать насчет сих манускриптов! Ну, кто со мной на Урал, собирайтесь!
Все ушли.
За окнами голоса: «Спасибо, Михайло Васильевич!» — «Вам спасибо». — «Не забыли карты географические?» — «Всё взяли?» — «Прощайте, генерал!»
Ученики возвращаются.
Петер. Ну, ребята, пора и нам собираться! А друзья-то какие у Михайло Васильевича? Андрей Константинович! Семен Петрович!
Шелех. Иконников тоже не из последних.
Укладник. Ермолушка, ты орден Андрея Первозванного у него разглядел?
Шелех. Взгляд-то повострее ордена будет.
Петер. Взгляд такой, что поставить с ним рядом некого! Азов брал!..
Конон Ракитин (степенно). До Азова он, семнадцати лет отроду, гренадером в Полтавском сражении бился: шведского генерала Шлиппенбаха собственноручно в плен взял. В нашей картине «Полтавская баталия» третий гренадер справа от Петра — Иконников!
Петер. Ну, братцы, раз такой герой нас везет, надо ехать хоть через край света!
Входит Поповский с книгами подмышкой.
Поповский, смотри, Иконников!
Поповский. Некогда.
Конон Ракитин (вздыхая). Эх, завидую я, ребятки, кто на Урал едет! Академик Крашенинников рассказывал — красиво там. Реки огромны, люди того огромней. Пишите письма мне, Петер, пиши!
Петер. Я вот невесте своей собирался писать. А невесту мою — в Калужской той злосчастной провинции, — барин Демидов себе на забаву потребовал. Она и повесилась. Ножом бы я этому барину письмо отписал! По горлу!.. (Поповскому, что раскрыл было книгу.) Ну, опять он со своей латынью! До Вергилия ли, Цицерона нам сейчас, Поповский?
Поповский. Куда вы направляетесь? В дальние странствия? Так вот, размышляя над речью Цицерона «В защиту поэта Ахия», Михайло Васильевич, быть может, думал и о вас, когда писал свои стихи?
Науки юношей питают,Отраду старцам подают,В счастливой жизни украшают,В несчастной случай берегут;В домашних трудностях утеха,И в дальних странствах не помеха,Науки пользуют везде:Среди народов — и в пустыне,В градском саду и наедине,В покои сладки и в труде!А в вашем труде — особливо!
Ученики аплодируют. Поповский церемонно раскланивается и садится.
Шелех. Философ, Николай Никитыч, а ты б подметки-то подкинул: нога из сапога нам подмигивает. Язык у тебя хорош, а подметки никуда.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
