же ночью. Впрочем, не все еще потеряно… Если другой сейчас пробрался сюда, значит есть надежда, есть еще выход, и Вебер не поймает меня. Он начал было исследовать стены туннеля с фонарем в руке, рассматривая кирпичи, как вдруг со стороны трапа раздался отчаянный крик. Он вспомнил, что оставил трап открытым. Он поспешно пошел назад и прошел первую дверь. По дороге его фонарь погас, и он почувствовал, что кто-то проскользнул мимо него, и тотчас же это таинственное существо исчезло неизвестно куда. В эту минуту он натолкнулся на ступеньку.
«Ого! Здесь второй выход, там он сейчас и исчез», – подумал Сернин.
Сверху вновь раздался крик более слабый, потом стоны и хрипение… Сернин бегом поднялся вверх по лестнице в подвал и бросился к барону. Альтенгейм корчился в конвульсиях с окровавленным горлом. Веревки были перерезаны, а тонкая проволока оказалась целой. Не имея возможности спасти барона, его сообщник убил его.
Сернин с ужасом смотрел на страшную картину, и холодный пот выступил у него. Он думал о беспомощной Женевьеве, обреченной на самую ужасную смерть, потому что только один барон знал, где она заперта. В то же время он ясно слышал, как агенты полиции открывали маленькую дверь под лестницей в передней и как они спускались вниз. Он был отделен от них только дверью комнаты, в которой находился. Он быстро подошел и запер ее, почти в тот самый момент, когда они к ней подходили. Трап был рядом с ним… Это была возможность спасения, потому что там был еще выход.
– Нет, – сказал он, – сначала Женевьева.
Он наклонился и приложил ухо к груди барона. Сердце еще билось. Он встал на колени и нагнулся к нему:
– Ты меня слышишь?
Веки Альтенгейма слабо зашевелились… Агенты полиции начали взламывать последнюю дверь. Сернин тихо, но выразительно сказал:
– Я спасу тебя… у меня есть сильные лекарства… одно только слово, где Женевьева? Барон пытался что-то сказать.
– Отвечай, – требовал Сернин, – отвечай, и я спасу тебя… Сегодня – жизнь, а завтра – свобода… Отвечай!
Дверь трещала и подавалась под ударами полицейских.
Губы барона шевелились, но нельзя было понять, что он хочет сказать.
– Отвечай же, отвечай!
Он приказывал, он умолял, и Альтенгейм, как загипнотизированный, проговорил:
– Улица Риволи…
– Номер, какой номер?
В это время раздался сильный треск и торжествующие крики – дверь была сломана.
– Бросайтесь к ним, – кричал Вебер, – схватить обоих! Сернин, стоя на коленях, продолжал:
– Номер дома? Номер! Отвечай же, отвечай…
– Двадцать… двадцать семь… – прошептал барон.
Руки агентов полиции уже прикасались к Сернину, десять револьверов были направлены на него. Он повернулся к полицейским, которые невольно подались назад.
– Если ты сделаешь только одно движение, Люпен, – кричал Вебер, – я размозжу тебе голову!
– Не стреляй, – сказал Сернин серьезно, – это бесполезно. Я сдаюсь.
– Глупости! Ты врешь! Хочешь выиграть время?!
– Нет, – продолжал Сернин, – сражение проиграно. Ты не имеешь права стрелять, я не защищаюсь.
Он вынул два револьвера и бросил их на пол.
– А! – засмеялся Вебер. – Приятное зрелище! Наконец-то мы тебя поймали, господин Люпен.
Он приказал открыть ставни большого окна вверху, и свет ворвался в полутемную комнату. Повернувшись к Альтенгейму, которого он считал мертвым, он, к своему удивлению, увидел, что барон открыл глаза и смотрит помутневшим взором. Он посмотрел на Вебера, потом, казалось, поискал взглядом кого-то, а при виде Сернина лицо его исказилось гневом. Можно было подумать, что он вышел из оцепенения и что ненависть придала ему силы. Он пытался немного приподняться на руках и, по-видимому, хотел говорить.
– Вы его узнаете? – спросил Вебер.
– Да.
– Это Люпен, не так ли?
– Да… Люпен.
Сернин слушал, улыбаясь.
– Боже! Как это забавно! – заявил он.
– Вы хотите что-то сказать? – спросил Вебер, видя, что губы барона шевелятся.
– Да.
– Быть может, насчет Ленормана?
– Да.
– Вы его заперли? Где? Отвечайте!
Напрягая последние усилия, барон показал на шкаф в углу комнаты.
– Та… та… там, – сказал он.
– Ага! Мы все сгораем от нетерпения! Где же Ленорман? – смеялся Люпен.
Вебер открыл шкаф – на одной из полок лежал сверток из черной саржи. Он развернул его и нашел в нем шляпу, маленький ящичек и костюм. Он задрожал, узнав темно-зеленый редингот Ленормана.
– Ах, подлецы, они его убили!
Альтенгейм отрицательно покачал головой.
– Так что же тогда?
– Это… это…
– Что «это»? Кто убил?
– Это… это он…
– Как «он»? Люпен убил начальника сыскной…
– Нет.
Альтенгейм упорно цеплялся за последние проблески жизни. Он желал что-то сказать, обвинить Люпена… Тайна, которую он хотел открыть, была на кончике его языка, но у него не хватало сил, он не мог выразить ее словами и все же ненависть к Люпену не давала ему молчать, была сильнее смерти.
– Так, – продолжал настаивать Вебер, – все-таки Ленорман умер?
– Нет.
– Он жив?
– Нет.
– Я ничего не понимаю… что же значит это платье… редингот… Куда вы спрятали Ленормана… зачем здесь его вещи?
Альтенгейм показал глазами на Сернина.
– А, понимаю, – воскликнул Вебер, – Люпен взял платье Ленормана, чтобы переодеться и убежать?
– Да… да…
Но во взгляде умирающего Вебер видел, что это было не все, что есть еще что-то, какая-то тайна, которую тот хотел открыть. В чем было дело? Какую странную и темную загадку хотел разъяснить перед смертью барон Альтенгейм? И Вебер спросил его:
– Ну а Ленорман, где он?
– Та… там.
– Как «там»?!
– Да.
– Но ведь, кроме нас, никого нет в этой комнате?
– Есть… есть…
– Да говорите же!
– Есть… Сер… Сернин.
– Сернин! Как? Что?
– Сернин… Ленорман…
Вебер подпрыгнул от удивления. Странная мысль пришла ему в голову.
– Нет, нет! Это невозможно, – пробормотал он, – это глупо.
Он поглядел на Сернина. Тот, казалось, очень забавлялся происходившей сценой и с удовольствием зрителя ожидал ее развязки. Совершенно истощенный, Альтенгейм упал и вытянулся. Неужели он умрет, так и не разъяснив загадку? Вебер мучился странными предположениями, нелепыми, невероятными, которые он не хотел принимать и от которых в то же время не мог отделаться. Он бросился к умирающему:
– Объясните, пожалуйста… что вы хотели сказать? Какая тайна?
Барон, казалось, ничего не слышал и лежал с остановившимся взглядом. Вебер встал на колени, нагнулся к его уху и говорил внятно, раздельно, так, что каждый слог должен был отпечататься в мозгу барона, погружавшегося в бездну смерти.
– Слушай… Я понял, ты хотел сказать, что Люпен и Ленорман одно…
Он остановился и не мог продолжать, до того эта мысль казалась ему чудовищной, нелепой и невозможной. В остановившемся взгляде барона не отражалось ничего…
– Так? Ты это хотел сказать? Ты в этом
