class="p1">Арт сидел на койке, глядя на зажатую в пальцах сигарету. По засыпанному сигаретным пеплом каменному полу были разбросаны окурки. Когда мы вступили в коридор, он взглянул в нашу сторону.
— Джон!
— У вас есть десять минут, — объявил сержант.
Я вошел в камеру. Сержант запер за мной дверь, но не ушел, а остался стоять, облокотившись о прутья решетки.
— Благодарю вас, — сказал я. — Вы можете идти.
Пронзительно взглянув в мою сторону, он не спеша направился прочь, звеня на ходу связкой ключей.
Когда мы наконец остались одни, я спросил у Арта:
— Как ты тут? С тобой все в порядке?
— Кажется, да.
Арт был человеком невысокого роста; он был очень аккуратен и всегда придерживался того же безукоризненного стиля и в одежде. Он был родом из Сан-Франциско, где он вырос в большой семье, из которой вышла целая династия врачей и адвокатов. Очевидно, его мать была американкой: он мало чем походил на настоящего китайца. Цвет его кожи скорее оливковый, чем желтый, в разрезе глаз отсутствуют складки эпикантуса, а волосы темно-каштановые. Обычно он бывает очень подвижен, жестикулирует порывисто и энергично, и в этом смысле он напоминает скорее латиноамериканца, чем кого-либо еще.
Теперь он был очень бледен. Когда он поднялся с койки и принялся расхаживать по камере, движения его были резкими и суетливыми.
— Очень хорошо, что ты пришел.
— На всякий случай запомни, что я представитель твоего адвоката. Иначе сюда попасть было никак не возможно. — Я вытащил из кармана записную книжку. — Ты адвокату уже звонил?
— Нет, еще нет.
— Отчего же?
— Не знаю, — он потер ладонью лоб, а потом провел пальцами по векам. — Я не подумал об этом. Все это какой-то абсурд, бессмыслица…
— Кто твой адвокат?
Арт назвал мне имя, и я записал его в свою записную книжку. У Арта был очень хороший адвокат. Смею предположить, он в некоторой степени догадывался, что когда-нибудь ему все же придется воспользоваться его услугами.
— Хорошо, — сказал я. — Я потом сам позвоню ему. А теперь может быть ты расскажешь мне, что случилось?
— Меня арестовали, — сказал Арт. — За убийство.
— Об этом я до некоторой степени догадывался. А зачем ты мне звонил?
— Потому что ты разбираешься в подобных вещах.
— В убийствах? Я ничего не знаю.
— Но ты же учился на юридическом факультете.
— Один год, — сказал я. — И это было ровно десять лет назад. Меня, можно сказать, выпихнули оттуда за неуспеваемость, и я не помню совсем ничего из того, чему нас там учили.
— Джон, — сказал он, — это медицинско-правовая проблема. Здесь все вместе. Мне нужна твоя помощь.
— Тогда тебе лучше рассказать мне обо всем с самого начала.
— Джон, я этого не делал. Я клянусь. Я ее даже пальцем не тронул.
Он продолжал нервно расхаживать по камере, и теперь шаги его сделались быстрее. Схватив Арта за руку, я остановил его.
— Сядь, — велел я ему, — и начни все с самого начала. Очень медленно.
Он замотал головой и, погасив окурок одной сигареты, тут же закурил другую, а потом сказал:
— Они взяли меня у меня же дома, сегодня утром, примерно часов около семи. Привезли меня сюда и начали допрашивать. Сначала они сказали, что это простая формальность, а там черт их знает, что на самом деле имелось в виду. Разозлились они уже потом.
— Сколько их было?
— Двое. Иногда трое.
— Может с тобой обращались грубо? Они били тебя или ослепляли лампами?
— Нет, ничего такого не было.
— Тебя предупредили, что ты имеешь право пригласить адвоката?
— Да. Но это было уже потом. Когда мне объявили о моих конституционных правах. — Тут он грустно улыбнулся — это была его привычная циничная ухмылка. — Понимаешь, вначале допрос был вроде как ради формальности, так что мне и в голову не пришло вспомнить об адвокате. Я ведь не сделал ничего плохого. Со мной здесь возились битый час, прежде чем ее имя было упомянуто вслух.
— Кого «ее»?
— Карен Рэндалл.
— Это что, та самая Карен…
Он согласно кивнул.
— Та самая. Дочь Дж. Д. Рэндалла.
— Бог ты мой.
— Они начали допытываться у меня, что мне известно о ней, и обращалась ли она ко мне когда-либо, как к врачу. Что-то типа того. Я сказал, что да, что она неделю назад приходила ко мне на прием за консультацией. Основная жалоба — аменорея.
— Какой продолжительности?
— Четыре месяца.
— А им ты говорил об этом?
— Нет, об этом меня не спрашивали.
— Это хорошо, — сказал я.
— Им захотелось узнать и другие подробности ее визита, как то: было ли это ее единственной проблемой, как она вела себя при этом. Я им ничего не сказал. Я сказал, что врачебная тайна, касающаяся только врача и пациента. Тогда они переменили тактику: меня стали расспрашивать, где я был вчера вечером. Я сказал, что сначала я сделал вечерний обход в «Линкольне», а после него гулял в парке. Они еще спрашивали, возвращался ли я после этого к себе в кабинет. Я сказал, что нет. Они допытывались, видел ли меня в парке еще кто-нибудь. Я сказал, что не помню, во всяком случае из моих знакомых мне не попалось навстречу никого, это точно.
Арт глубоко затянулся сигаретой. Руки у него дрожали.
— Тогда на меня стали давить. Уверен ли я, что не заходил вчера вечером в свой кабинет? Что конкретно я делал после обхода? Уверен ли я в том, что последний раз я видел Карен на прошлой неделе и с тех пор с ней больше не встречался ни при каких обстоятельствах? Я же никак не мог взять в толк, зачем меня об этом расспрашивают.
— И зачем?
— А за тем, что в четыре часа утра Карен Рэндалл была доставлена матерью в отделение экстренной помощи при «Мем» с сильным кровотечением — считай, заживо обескровленной — в состоянии шока. Я не знаю, какую помощь ей там успели оказать, но так или иначе, она умерла. В полиции уверены, что это из-за того, что вчера вечером я якобы сделал ей аборт.
Я нахмурился. Просто чушь какая-то.
— А почему они так уверены в этом?
— Мне этого не сказали. Не думай, что я не спрашивал. Может быть девчонка бредила и в бреду назвала мое имя, когда ее привезли в «Мем». Не знаю.
Я покачал головой.
— Арт, полицейские как чумы боятся незаконных арестов. Если они, арестовав тебя, не сумеют доказать твою вину, то очень многие из них вылетят с работы. Подумай только, ведь ты уважаемый член нашего профессионального содружества, а не
