именно так, как было нужно: трезво, спокойно, без нервозности. Снова – в который уж раз – оправдала себя ставка на храбрость знания, а не на ее сомнительный антипод – так называемую храбрость неведения.
Первый увиденный мной пуск ракеты с космическим кораблем я наблюдал с измерительного пункта, расположенного в километре с лишним от стартовой позиции.
Окруженный со всех четырех сторон нетронутой степью (кажется, с этих слов начинаются все описания сооружений космодрома), измерительный пункт состоял из нескольких ажурных антенн слежения, двух-трех полуспрятавшихся в бетонные капониры оптических теодолитов и еще каких-то электронных устройств не вполне понятного мне назначения.
В ожидании пуска мы расселись на скамейках вокруг полуза-копанной в землю бочки, над которой возвышался прикрепленный к шесту кусок фанеры с надписью «Место для курения». Мы – это несколько сотрудников королевского конструкторского бюро во главе с заместителем Главного, ветераном отечественного ракетостроения, в недалеком будущем – советским директором программы «Союз – Аполлон» Константином Давыдовичем Бушуевым, несколько инженеров космодрома и, наконец, я, впервые присутствующий при пуске космической ракеты.
Космическая ракета выглядит отсюда чрезвычайно эффектно. Она уже не того сдержанно-серого цвета, какой была в монтажно-испытательном корпусе, по дороге к стартовой позиции и даже на самой этой позиции, во время установки. Теперь она ослепительно белая! Такой ее сделал иней – конденсат, выступивший, будто испарина, на теле ракеты после того, как в баки были залиты многие десятки тонн окислителя – жидкого кислорода.
Испарения кислорода вылетают через дренажные клапаны наружу, окружая всю стартовую площадку легкими крутящимися облачками. От этого контуры ракеты кажутся живыми, колеблющимися, как в мареве. Кто-то сказал, что сейчас ракета похожа на дымящуюся доменную печь. Действительно, сходство есть.
Но вот отрываются от ракеты и откидываются, как лепестки распускающегося цветка, фермы обслуживания. Сверкающее белоснежное тело ракеты теперь видно от самой верхушки – там находится космический корабль – до поверхности козырька стартовой позиции, под который уходят блоки двигателей обеих первых ступеней.
Внезапно исчезают облачка испарений. Это значит, что дренажные клапаны закрыты. Теперь до пуска остается несколько секунд… Так и есть, отходит заправочная мачта… Отходит кабель-мачта – пуповина, до последней секунды питавшая ракету электроэнергией… Под ракетой появляется дым и мелькает пламя… Пламя рывком вспыхивает еще сильнее и ярче – это двигатели вышли с промежуточного режима работы на полный… И вот уже четко видно, как ракета поползла (в первый момент кажется именно так: поползла) вверх! Двигатели показались над поверхностью козырька, выходящие из них столбы ревущего пламени с озлоблением бьют по откинувшимся в момент старта стрелам-опорам, по кабель-мачте, по всей стартовой позиции, от которой, кажется, после такого огненного буйства ничего не должно остаться…
Гремя, поднимается ракета. Теперь хорошо чувствуется и ускорение ее движения: с каждой секундой она лезет вверх все стремительнее.
Вспоминается образное выражение «Ярче тысячи солнц» – так назвал свою книгу о создании американской атомной бомбы ученый и писатель Роберт Юнг. Не знаю, как насчет тысячи, но то, что тени от света, источаемого огненными струями поднимающейся ракеты, заметно гуще, чем тени от старого доброго солнца, уже довольно высоко висящего над пустынной степью, – это факт. «Затмить солнце!» – так издавна говорили люди о затее, безусловно, невыполнимой. Оказывается, человеку по силам и это.
А ракета быстро уходит вверх. Теперь мы видим ее уже в другом ракурсе – больше снизу, чем сбоку. Блоки работающих двигателей первой ступени смотрятся как огненный крест.
Крест этот быстро уменьшается. Утихает и шум ракетных двигателей, он теперь воспринимается не как рвущий барабанные перепонки грохот, а как вибрирующий треск какого-нибудь нормального, вполне земного – автомобильного или даже мотоциклетного – двигателя.
А ракета уже «ложится на программу» – так называют старожилы космодрома момент, когда носитель, поднявшись на несколько сотен метров вверх, начинает плавно наклоняться, искривляя траекторию своего полета.
Ракета все дальше уходит в зенит. Мы беремся за бинокли.
– Смотри внимательнее. Сейчас отделится первая ступень, – подсказывают мне.
И в ту же секунду вокруг ярко горящей в небе точки возникают четыре симметрично отходящие от нее маленькие палочки. Первая ступень сделала свое дело. Это ее блоки с опустевшими баками отделились от ракеты и вскоре упадут, сминая раструбы двигателей, на землю в безлюдной степи где-то в десятках километров от нас.
Маленькая светящаяся точка – ее уже с трудом видно и совсем не слышно – стремительно перемещается по небу на северо-восток, к Сибири, к Камчатке, к Тихому океану.
В дальнейшем я повидал еще не один космический старт. Вылет первого «Востока» с человеком на борту наблюдал из бункера управления пуском и, хотя собственными глазами ничего в тот раз не видел, нигде не мог бы чувствовать себя больше в центре событий, чем в этом месте. Не говоря уже о полноте информации, оперативно стекавшейся отовсюду именно сюда, в бункер… Несколько пусков смотрел с наблюдательного пункта, значительно более удаленного от стартовой позиции, чем измерительный пункт; это как бы расширяло перспективу: ракета с самого первого момента не висела над головой, а шла по хорошо видимой сбоку траектории… В общем, любая точка, откуда ни смотри, имела свои преимущества и свои минусы.
Но ни один из последующих виденных мною пусков, каждый из которых был чем-то замечателен, не затмил в моем сознании, в том, что называют «памятью сердца», того первого, увиденного мной девятого марта шестьдесят первого года, космического старта!
Ракета улетела. Я опускаю глаза.
Беспомощно раскинувшиеся – будто вся опустевшая стартовая позиция с недоумением развела руками, – обожженные, закоптелые фермы выглядят сиротливо покинутыми.
Ракета ушла в космос.
– Как вас тут устроили? – спросил меня Королев дня через два после того, как мы прилетели на космодром.
Вопрос этот был отнюдь не праздный. Размещение множества людей, съезжающихся на очередной пуск, ставило перед администрацией космодрома немало проблем. Все помещения заполнены и переполнены. Единственное исключение – стандартный одноэтажный финский домик. Еще совсем недавно в нем, ныне пустующем, жил, приезжая на космодром, Главнокомандующий ракетными войсками стратегического назначения Главный маршал артиллерии Митрофан Иванович Неделин. Чуть больше полугода назад – в октябре 1960 года – он погиб здесь при взрыве ракеты на стартовой позиции. Добрая память о нем среди старожилов космодрома еще совсем жива.
Но никто не почувствовал, чтобы эта память была хотя бы в малой степени задета, когда 11 апреля 1961 года в этот домик поселили Гагарина и Титова и он из «неделинского» превратился в «домик космонавтов». А со временем стал, как и стоящий рядом точно такой же домик, в котором жил Королев, мемориальным. Казалось бы, оба этих скромных
