бы рядом с ним, тем более ему самому, кто-то из простолюдинов начал так кричать? Бедняга наверняка тут же умер бы самой позорной смертью.
– Что ж, как я и предполагал, – ямабуси повернулся к Хотэку, – он совершенно ничего о тебе не знает.
– Как это возможно?
– Он летал через море: по молодости и глупости. И по возвращении сам сознался, пришёл с покаянием: был с человеческой женщиной, не удержался от соблазна, заманила его…
– Заманила? – Хотэку сильно сомневался, что хоть одна женщина, рождённая и выросшая среди людей, смогла бы захотеть разделить постель с тэнгу. Они были совсем не той наружности, что привлекала дам в Шинджу.
– Так он сказал, – развёл руками монах.
– А мать? Кто моя мать?
– Боюсь, этого ответа ты здесь не получишь, ханъё.
Ханъё. Чужак. Слишком ёкай, чтобы быть среди людей, слишком человек, чтобы быть среди ёкаев. Хотэку хотел понять, кто он, чтобы перестать чувствовать пустоту, перестать чувствовать это внутреннее свербящее одиночество. Отчего же с ответами становилось только тоскливее?
– Есть ли хоть шанс отыскать её? – не сдавался он. – Как она выглядит? Из какого города, деревни? Хотя бы провинции?
– Других ответов тебе здесь не дадут, – снова покачал головой ямабуси.
Хотэку внимательно посмотрел на своего отца. Тот не просто не желал видеть сына – он откровенно злился, что его отвлекли от чего-то важного по такому пустяку. Он даже не смотрел на Хотэку, всё оглядывался, явно ожидая, когда его, наконец, отпустят.
– Он не знал обо мне, так?
– Не знал.
– А сейчас узнал, но даже не проявил никакого интереса.
– У Риоты здесь семья, оттого он и злится, – терпеливо объяснил ямабуси. – Ты – угроза, посягаешь на его свободу и его жизнь. Примет тебя – и что станет с его супругой, с детьми, которые ещё даже не обрели своих вееров?
Слышать это было больно. Что-то внутри медленно надрывалось с каждым словом, сдавливало грудь, опустошало.
– Ты не похож на других, ханъё. Принять тебя – значит признать свою ошибку и своё прошлое, принять их в настоящее. Не у каждого достанет сил на подобное.
Надежда. Это была угасающая надежда, растворяющаяся в жестокости чужих слов. Больше нечего ждать. Последний шанс отыскать семью завершился успехом. Вот он, его отец, которому он совершенно не нужен. Вот он, тот, кто знал его мать, кто, вероятно, взял её силой, надругался и оставил, ничего о ней не запомнив. Что она чувствовала? О чём подумала, когда всё произошло? Ненавидела ли ёкаев с тех пор так, как ненавидит их Мэзэхиро? И если да – он не стал бы её винить. Он бы понял эту ненависть. Возможно, именно эта ненависть – и страх перед чёрными крыльями – заставила её когда-то отказаться от собственного сына и бросить его в лесу. Возможно, она его не любила, возможно, она его боялась, но рука не поднялась убить ребёнка. Лес не был более милосердным решением, но был более лёгким. И если так всё и было, Хотэку не смог бы за это таить на неё обиду.
Ноги коснулось тепло – Норико вышла из своего угла и потёрлась о его лодыжку. Её взгляд словно говорил: я знаю, как тебе плохо, но я с тобой. И Хотэку был благодарен за этот взгляд и за эту близость.
– Благодарю вас, – он поклонился ямабуси, и тот вздёрнул подбородок в ответ. – За то, что приняли, за то, что позволили взглянуть на отца и узнать хотя бы часть своей истории.
– Теперь ты – часть нашей истории, Хотэку, сын Риоты. И пусть носишь ты имя другой семьи – помни, что кровь тэнгу нас объединяет.
Он не был уверен, хотел ли родства с настоящим отцом или с тэнгу в целом, и всё же принял эти слова. Пусть отец его не признаёт – но признаёт ямабуси. А это уже гораздо больше, чем он мог желать.
– Ханъё Хотэку, – монах подошёл ближе, почти касаясь своим длинным носом его груди. – Как предводитель стаи Вершины и ямабуси всех тэнгу Ториямы выражаю тебе свою благосклонность. Истории, что ты поведал мне, велят сердцу тревожиться за будущее нашего единственного сына, рождённого от человеческой матери. Цели, с какими пришли вы, вселяют надежду на мир, в котором наш уклад покажется устаревшим и бессмысленным. Пусть твой отец не желает смотреть на тебя – не переживай, им движет его стыд и гордыня. Такие мы, тэнгу. Упрямые в своей гордости. А всё же если нужна будет помощь, лишь свистни – и твои братья по крови явятся.
Хотэку недоверчиво нахмурился:
– Разве вы не решили жить особняком, чтобы не вмешиваться в дела чужих народов и не наживать врагов?
– Ханъё Хотэк-к-ку! – усмехнулся ямабуси. – Мы живём особняком, чтобы оставаться в безопасности. Но мы друг за друга стоим, как гора Торияма стоит за нас. Когда будет грозить опасность – свист-ст-сти, – повторил он и вложил ему в ладонь маленький свисток.
Непохоже, что этот свист долетит до Ториямы, однако Хотэку с благодарностью принял подарок. Пусть он и был символическим, а всё же приятно получить такое признание.
– Благодарю вас. Хотелось бы и мне ответить тем же.
– Не стоит, ханъё. Мы помогаем тебе – ты помогаешь тем, кому это нужнее. Таков порядок этого и всех прочих миров.
Хотэку посмотрел на ямабуси и, стараясь скопировать его жест, вздёрнул подбородок. Тот громко рассмеялся:
– Наш! – и хлопнул его по спине. – А теперь ступай и забирай с собой свою наглую кошк-шк-шку. И катану. Хомарэ-э-э! Верни оружие ханъё!
Хомарэ подошёл и бережно вложил катану в руки Хотэку, тот благодарно поклонился. Никакой неприязни или гнева от тэнгу он не почувствовал. Наоборот, несмотря на равнодушие Хомарэ, он видел, что теперь к нему проявили высший из знаков признания – уважение.
Норико шикнула, тэнгу заклекотал на неё. Хотэку на миг заволновался, что они сейчас подерутся, но потом они оба осклабились, и Норико, вильнув хвостом, пошла к выходу из пещеры.
– Пошли, птиц. Подождём наших на Созо.
Хотэку улыбнулся, ещё раз поблагодарил ямабуси и поспешил за ней.
Лисьей богини наказ
Северный горизонт заволокло дымом и рыжим пламенем закатных отблесков, но Мэзэхиро не отворачивался к чистому югу, не позволял себе закрывать глаза.
Его уже прозвали жестоким. Сато Мэзэхиро – жестокий сёгун. Пусть так. Он принял эту роль давно. Кто-то должен был взять её на себя, чтобы привести империю к миру. Ёкаи лишили его всего. А сколько ещё людей пострадали
