— Вы были на отпевании? — спросил я.
— Почему вас это занимает? — насторожилась Софья. — Вы разве из комиссии по делам вероисповеданий?
— Нет, я просто поинтересовался.
— А! — молвила она. — Вам, должно быть, уже сообщили, что я в церковь не хожу, потому что считаю лишней тратой времени. Впрочем, на отпевании я была. Даже застала скандал, который устроили в церкви ваши слуги.
— Не в церкви, а во дворе, — сказал я. — Вам неверно передали. Ничего вас не было на отпевании!
— Ну не было, не было, — лениво согласилась она. — Какое это имеет значение! Я здесь была, в театре. Помогала Лисистратову… Для чего вы меня пытаете? Вас ко мне Боженька прислал? У меня много к нему интересных разговоров накопилось… Передадите ему?
— Кому? — ошалел я.
— Боженьке…
— Сами и скажете, когда ваше время придет, — рассердился я.
— Ах, этот Боженька, до чего же он нехорошенький, — протянула Софья. — Чтобы хоть маленькое словечко ему шепнуть, непременно помереть надо…
Она засмеялась, покачала у себя перед носом бокалом и отошла от меня.
Я поскорее выбрался из буфетной и вошел наконец в «поминальную» ложу.
На мгновенье мне показалось, что я перенесся назад во времени, что сейчас начнется «Гамлет», что там, в углу ложи, по-прежнему дремлет Николай Григорьевич, а Анна Николаевна, с тетрадью на коленях, рассеянно глядит то в партер, то на сцену, и любезно слушает разглагольствования «тверичанина»…
Иллюзия, однако, быстро рассеялась. В ложе находились какие-то барышни, пришедшие сюда явно ради впечатлений, о которых можно будет потом записать в дневнике с розовой кошечкой на обложке. Обе были в глубочайшем трауре.
Завидев меня, они молча присели в реверансах и вышли. Я услышал, как они щебечут за дверью ложи.
Я стоял и смотрел на портрет и вещи Анны Николаевны. Ее близость, ее присутствие ощущались сейчас так живо, что я едва не заплакал. Машинально я взял в руки веер, раскрыл его, обмахнулся, потом положил обратно.
Очевидно, я положил веер другой стороной, потому что вдруг стало заметно темное пятнышко на перьях. Я снова взял его и начал рассматривать, даже нюхать. Пахло, впрочем, духами.
Я спрятал веер под пиджаком и, ни с кем больше не разговаривая, вышел из театра.
* * *
«Осинки» ожидали меня притихшие, с фасада как будто мирные. Тем не менее я с опаской поднимался по ступеням и открывал входную дверь. Меня никто не встречал. Я прошел в гостиную — там было пусто. В кабинете по-прежнему стояли кофейник, сахарница и чашка, из которой я утром пил кофе. Я вылил себе остатки кофе и спустился к Витольду, под лестницу.
— Безценный, вы у себя?
— Входите, Трофим Васильевич.
Я вошел.
Витольд лежал на диване с книгой. При виде меня он, впрочем, переменил позу и отложил книгу.
— Как все прошло? — спросил он.
— Не знаю… Я не остался. Выпил немного водки, поговорил с Николаем Григорьевичем… и с Софьей Думенской, кстати, тоже. Оба были бессвязны.
— Обвиняли меня? — криво улыбаясь, уточнил Витольд.
— Не без этого, — подтвердил я. — А Макрина где?
— Я ее запер, — поведал Витольд. — Напоил снотворным и запер. Она мне все руки обслюнявила, прикладывалась, будто к мощам… — Он брезгливо поморщился. — Вы знаете, Трофим Васильевич, у меня мозг болит. Никогда не подозревал, что такое может случиться. Как будто у меня там выросла мозоль. Я больше ни думать, ни говорить об этом… деле… не могу.
— Не можете, а придется, — сказал я. — Там, в ложе, выставили вещи Анны Николаевны.
— Боже! Склеп, некрофилия! Слеза покойницы на батистовом платочке! — сказал Витольд, вцепившись себе в волосы и сильно дернув. — Я здесь рехнусь. Лучше уж в тюрьме сидеть.
— Глядите. — Я извлек веер и показал Витольду.
Он нахмурился.
— Не понимаю. Веер.
— Ага, веер. Тот, что был у Анны Николаевны во время спектакля. И тот, который потом обнаружили в ложе после ее смерти.
— Помню.
— Глядите, — повторил я.
Витольд взял веер в руки, повертел, положил на диван рядом с собой.
— А что я должен был увидеть? — спросил он наконец умученным голосом.
— Пятнышко крови.
— Трофим Васильевич! — взорвался Витольд. — У Анны Николаевны рана была на горле… Там не то что пятнышко — там целое море крови должно быть… Пятнышко! — Он закрыл глаза, помолчал и другим тоном прибавил: — У меня правда мозоль. Я только вас дожидался, чтобы… тоже принять снотворное и заснуть.
— Ладно, — сказал я обиженно. — Не стану вам мешать. Может быть, вам и вправду в тюрьме милее. Между прочим, неблагодарная вы скотина, Витольд.
— Есть немного, — согласился он.
Он потянулся к коробочке с таблетками. И в этот самый миг в комнату отчаянно забарабанили кулаками. Витольд застыл на месте.
— Что еще? — крикнул он.
— Му-мурин, — был ответ.
Витольд сорвался с дивана и распахнул дверь. На пороге приплясывал Серега Мурин. У него был такой вид, словно он захвачен врасплох приступом желудочных колик и не знает, где находится ближайший туалет.
— Что тебе? — резко спросил Витольд.
— На! — выдавил Мурин. — В-возьми!
Он с силой втиснул в ладонь Витольда какой-то предмет, а затем, повернувшись и обхватив голову обеими руками, бросился бежать.
Витольд проводил его взглядом.
— Если он сейчас удерет в пещеру, у меня не достанет сил его вытащить.
И закрыл дверь.
Я упорно продолжал сидеть в комнате управляющего. Кажется, Витольд ничего сейчас так не хотел, как избавиться от моего присутствия. Что ж, не все в мире происходит по нашему желанию.
— Что-нибудь еще, Трофим Васильевич? — спросил наконец Витольд.
— Покажите, какую вещь вам передал Серега, — сказал я. — И честное слово, после этого я вас оставлю в покое.
Витольд разжал кулак и выложил полученный от Мурина предмет на стол прямо передо мной.
Это был серебряный браслетик, тонкий, с завитками. Серебро сильно потемнело. Очевидно, его не чистили и не надевали много лет.
Я взял его, повертел в пальцах.
— Какая красивая работа, — заметил я. — А здесь виньетка и какие-то узоры… Горностай, кажется, с мышью в зубах.
Витольд забрал у меня браслет, снял очки, несколько секунд рассматривал, близко поднеся к глазам, рисунок на серебряной поверхности.
— Хм, — произнес он. — Интересно. Действительно, горностай с мышью в зубах.
— Вам знаком рисунок? — удивился я.
— Да, — ответил Витольд. — Разумеется. Это герб князей Мышецких.
Глава девятнадцатая
Я уговорился с Порскиным о встрече, сказав, что у меня появились новые улики. Порскин никак не выразил своего отношения к тому, что я вроде как ввязался не в свое дело и даже занимаюсь чем-то вроде частного расследования. Он просто сказал мне, чтобы я приезжал к пяти часам вечера, если успею добраться, а если не успею — то к шести, к семи или вообще когда мне угодно, хоть в полночь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
