На вид ему было не более двадцати восьми — тридцати лет. Среднего роста. Коренастый и обрюзгший, как мясник. Черные волосы сидели на голове густой копной, свисая на низкий и тупой лоб. Глаза свои он никому не показывал, лишь изредка исподлобья окидывал ими затихший строй. Он не волновался, ни о чем не спросил, не издавал никаких звуков, стоял, как истукан, молча.
Выйдя на середину, военный прокурор стал громко читать приговор военного трибунала, чеканя каждое его слово. Ряды солдат замерли и, кажется, приросли к земле, никакого движения, никакого случайного звука. Каждый старался услышать все, что было сказано в приговоре. Напряжение возрастало.
Оно достигло своего апогея, когда, закончив читать приговор, прокурор обратился к рядом стоявшему коменданту особого отдела с приказом:
— Товарищ комендант! Приведите приговор в исполнение!
Молодой лейтенант быстро подскочил к изменнику, повернул его лицом к могиле и, отойдя назад к автоматчикам, громко скомандовал:
— По изменнику Родины! Огонь!!!
Резко затрещали короткие очереди автоматов, из спины и затылка предателя фонтаном ударила кровь из множества отверстий, продырявленных пулями автоматов. Его тело, как трухлявый тюфяк, повалилось на землю и перевернулось окровавленным лицом кверху.
Не только строй солдат, но и все командование бригады на какое-то время охватило неуправляемое оцепенение. В течение нескольких минут никто не подавал никакой команды, хотя каждому хотелось поскорее отвернуться и уйти от этой падали. Затаив дыхание, солдаты стояли неподвижно и смотрели широко раскрытыми глазами на этот окровавленный мешок. Прокурор, комендант и автоматчики так же стояли на своих местах и, кажется, чего-то ждали. Видя это замешательство и поняв, что тут необходима чья-то инициатива, я повернулся к комбригу и полушепотом, но в приказном порядке, прокричал:
— Командуйте «кругом»!
Только после этого, не меняя положения, не своим голосом он закричал:
— Кр-ру-угом! Командирам развести свои подразделения по местам!
Повернувшись, мы тоже пошли за подразделениями.
Шли молча. Перед нашими глазами все еще мельтешила отвратительная, плюгавая, тупая и бесчеловечная фигура изменника и предателя родины. Фигура низкая, злобная и страшная. Сколько же горя и страданий, сколько крови и вреда несут своему же народу, своей отчизне и даже своим детям эти ползучие гады! Откуда они у нас появляются? На какой почве они вырастают? Неужели здесь сказывается недостаточность нашей системы воспитания?
Охваченные этими мыслями, мы незаметно пришли в деревню, где размещался штаб бригады. Заместитель командира бригады по политической части пригласил нас зайти в недавно оборудованное здание офицерского собрания. В красивом доме в нескольких комнатах стояли шахматные столики с набором фигур, столы для игры в домино, бильярд. В одной комнате на большом столе лежало несколько колод игральных карт, здесь же висели различные музыкальные инструменты, в соседней комнате располагалась небольшая библиотека. Осмотрев помещения, мы зашли в буфет.
Сев за стол и гадливо сплюнув, комбриг заговорил.
— Вы понимаете, какое отвратительное состояние вызвала эта экзекуция? В бою видишь, как падают под пулями врага твои лучшие друзья, товарищи, наконец даже твои близкие люди, но почему-то никогда не ощущаешь такого гнетущего состояния. Как после публичной казни. Что так давит? Не понимаю! То ли ненависть, то ли презрение, или, может быть, отвращение, черт его знает! Но вот, поди ж ты. Перед тобой такая гнусная личина, а тебя всего переворачивает, будто действительно переживаешь какую-то трагедию. В чем тут дело, товарищ прокурор?
Усмехнувшись, прокурор спокойно ответил:
— Очевидно, в том, что публичная казнь, собственно, и рассчитана на это «гнетущее состояние». Ведь что такое казнь, наказание или принуждение вообще? Они ведь рассчитаны не только и даже не столько на устрашение самого наказуемого, сколько на воздействие, на воспитание окружающего общества. Для правосудия, а следовательно, и для нашего советского общества главное состоит не в наказании, а в том, чтобы предупредить других от подобных преступлений и проступков.
Ведь если благодаря этой публичной казни в вашей бригаде не появится больше изменника, предателя или шпиона, то можете ли вы себе представить, сколько будет спасено жизней? Каков будет успех бригады? Как командиру бригады, вам, я думаю, вполне понятно, что могло бы произойти с вашей бригадой, если бы расстрелянному нами изменнику удалось тогда — за два часа перед боем, перебежать к противнику с вашим боевым приказом на наступление.
— Да-а, — протянул комбриг, — могло произойти самое страшное... Мы считаем, что если командиру удалось хотя бы теоретически, абстрактно раскрыть замысел противника, то и тогда успех дела обеспечен. А тут в руках врага оказался бы боевой приказ. В нем расписаны все детали наступления. Имея в своих руках такой документ, можно и упредить, и устроить ловушки, засады, увлечь в ложном направлении и вообще наголову разбить противника.
— Вот! Все это могло произойти и с нашей бригадой, если бы расстрелянному нами изменнику удалось перебежать к противнику, — резюмировал подполковник. — К счастью, этого не случилось благодаря нашей разведке, выбравшей удачное место для секрета. Мы выиграли тогда бой. Ну, да что теперь об этом говорить.
— Девушка! — обращаясь к буфетчице, воскликнул комбриг. — Коньячку на стол и рюмочки по числу офицеров.
Фронтовые парадоксы
Членом Военного совета Волховского фронта прибыл генерал-лейтенант Л. 3. Мехлис. За ошибки и упущения в политическом руководстве войсками на Керченском полуострове весной 1942 года, в результате которых были потеряны сама Керчь, весь Крымский полуостров и понесены большие потери в людях и технике, он был снят с поста члена Военного совета Керченской группы войск и разжалован из армейского комиссара первого ранга в дивизионного комиссара. Но через некоторое время он вновь был назначен членом Военного совета — теперь уже Волховского фронта.
Нельзя сказать, что в связи с этим назначением мы ощутили какое-то особое оживление в партийно-политической работе, но это, видимо, объясняется тем, что весь конец 1942 и начало 1943 года командование фронта было занято разработкой плана и интенсивной подготовкой операции по прорыву блокады Ленинграда. Эта операция была весьма сложной и ответственной — второй, после победы под Сталинградом, крупнейшей операцией Красной Армии. Сложность ее заключалась в том, что предстояло овладеть укреплениями противника, которые он создавал в течение полутора лет.
Понятно поэтому, что план и сама операция разрабатывались и подготавливались с предельным вниманием, чтобы успех дела не вызывал никакого сомнения. Вся работа велась под руководством Г. К. Жукова и К. Е. Ворошилова — представителей Ставки Верховного Главнокомандующего.
В результате планирование операции, ее учебно-тренировочная подготовка, а затем и осуществление были проведены блестяще. Но, повторяю, это отняло у командования фронтом много сил, времени и внимания.
Хотя операция прорыва, в сравнении со Сталинградской битвой, была миниатюрной, ее значение для населения и защитников разблокированного Ленинграда и всего Ленинградского фронта трудно переоценить. После прорыва блокады и город, и войска Ленинградского фронта могли отстаивать свои рубежи более твердо, оказывать врагу более стойкое сопротивление.
Огромно и военно-политическое значение этой победной операции. После Сталинграда, успешных операций на Северном Кавказе, прорыва под Ленинградом все мы, фронтовики, воспрянули духом: пришел и наш черед бить немцев! Мы можем и обязаны их бить, разгромить и изгнать вон с нашей земли!
Однако судьбы войны пока решались не на Волховском фронте. До нас черед дошел лишь в январе 1944-го. В сравнении с другими фронтами, Волховский фронт считался более спокойным. Два с половиной года он не сходил с места. Трудно назвать другой подобный фронт, исключая, разумеется, Ленинградский, но последнему некуда было продвигаться: впереди был сильнейший враг, позади — море. Нашему же фронту задача пока не менялась. Но время шло, и события развивались своим чередом.
Генерал действует
Лето 1943 года у нас действительно прошло спокойно. Это, конечно, не значит, что мы сидели сложа руки. И все-таки в наших частях и соединениях, как в отстойнике, постепенно накапливались нежелательные осадки.
На одном из совещаний агитатор политотдела армии Федоров докладывал начальнику политотдела:
— В сорок четвертую стрелковую дивизию я прибыл впервые. Разыскав штаб, я обошел все его отделы. Побывал также в роте разведки, в комендантском взводе, на кухне, в офицерской столовой, где сытно пообедал, на складе АХЧ. И куда бы я ни пришел, меня никто не остановил, не задержал и даже не спросил, кто я такой и почему болтаюсь по всему расположению штаба дивизии.
