— Есть возможность добыть немного, — подумав, сказал Початкин.
— Где?
— Помнишь, ты принес ящичек вин Караваеву?
— Гулиев не даст.
— Попытка не пытка…
Гулиева они нашли у подсобки, где хранил он личное имущество командира: простыни, наволочки, летом — зимнюю одежду, зимой — летнюю; запасные стекла для лампы, посуду на случай гостей.
Гулиев читал какую-то книгу. Страницы её были испещрены непонятными знаками, похожими на извивающихся черных червячков.
— Какие люди были! — воскликнул ординарец, ударяя ладонью по книге. — Какая красивая война!
— Да, сейчас таких людей нет, — поддакнул Женька.
— Пачиму нет? — вспыхнул Гулиев. — Люди есть. Война нехароший стала. Снаряды, бомбы — все в дыму. Какое может быть благородство, если никто его не видит! Раньше герои сражались у всех на глазах.
— А Сережу Коноплева ты разве не видел на колючей проволоке?
— Да, Сережа у всех на виду.
— Скажи, Гулиев, как по вашему обычаю героев поминают? — сделал Женька ещё один осторожный шаг к намеченной цели, а Василий подумал: «Подло мы поступаем, надо остановить Женьку».
— О! Наш обычай очень красивый, — откликнулся Гулиев. — Мужчинам плакать не полагается — они поют старинные песни, танцуют в кругу тесно, плечом к плечу. Вино пьют. Только сердцем плачут!
— Мы со старшим лейтенантом песен кавказских не знаем, танцевать не умеем. Но давай хоть вином помянем боевого товарища.
Очи Гулиева засверкали ещё жарче.
— Да-авайте! — Однако он тут же озабоченно спросил: — А где вино взять?
— У нас вина нету, — сказал Початкин. — Мы думали, ты одолжишь.
— У меня тоже нет.
— А тот ящик, помнишь, Ромашкин принес?
— Нельзя. Командир велел беречь для гостей.
— Сейчас тяжелые бои пойдут, не до гостей ему. А потом старший лейтенант и получше вино достанет.
Ромашкин был уверен — эта затея напрасна. Гулиев ни за что не согласится на такой поступок. Но, видно, книга разбередила его сердце, а Женька заставил поверить, что вино будет потом возмещено. Гулиев решительно махнул рукой, будто в ней была сабля:
— Э! За хорошего разведчика Гулиев на все согласен!..
Втроем они еле втиснулись в тесную подсобку. Гулиев расстелил командирскую бурку, достал консервы, хлеб. У него нашелся даже рог, отделанный потемневшим серебром.
— Отец подарил, когда на фронт провожал, — объявил Гулиев. — Здесь написано: «Войну убивают войной, кровь смывают кровью, зло вернется к тому, кто его сотворил!»
Он достал ящичек, без колебаний вскрыл бутылку, даже не взглянув на красивую наклейку, вылил вино в рог и запел грустную песню. Пел Гулиев тихо, полузакрыв глаза и раскачиваясь из стороны в сторону. Василий и Женя, хотя и не понимали слов, сразу покорились мелодии. Она не вызывала слез, не подавляла, а как бы очищала сердце от тяжести, заставляла расправить плечи, ощутить в себе силу. От Женькиной мелкой хитрости не осталось и следа. Все трое — и Женька, и Василий, и, конечно, Гулиев — ощутили себя участниками старинного ритуала и целиком были захвачены его торжественностью. Емкий рог несколько раз обошел их небольшой круг. Василий, почувствовав облегчение, попросил Гулиева:
— Спой, пожалуйста, ещё . Спой, дорогой Гулиев. Песни твоего народа целительнее вина.
В предвидении наступления фашистов советские полки и дивизии, оборонявшиеся на Курской дуге, пополнялись до штатной численности.
В полк Караваева очередное пополнение прибыло рано утром. От станции выгрузки бойцы шли пешком всю ночь и вымотались изрядно. Когда построили их в две шеренги на дне оврага, картина была не очень красивой. Шеренги выпячивались и западали, поднимались вверх и проваливались вниз, повторяя неровности рельефа местности. В пополнении преобладали молодые, только что призванные, в не обмятых ещё шинелях и не разношенных ботинках, казавшихся огромными и тяжелыми, как утюги. Но были здесь и выписанные из госпиталей фронтовики в ладно сидевшем, хотя и поношенном обмундировании, невесть как и когда добытых яловых сапогах.
Распределять пополнение вышел майор Колокольцев. Начальники служб и командиры специальных подразделений прохаживались вдоль строя, искали нужных им людей.
— Плотники, кузнецы, строители есть? — громогласно вопрошал полковой инженер Биркин и записывал фамилии откликнувшихся.
— Радисты, телефонисты! — взывал начальник связи капитан Морейко.
— Боги войны имеются? — басил артиллерист Богданов.
Каждому хотелось заполучить готового, на худой конец — почти готового специалиста. Но существовала определенная последовательность в распределении вновь прибывших. И Колокольцев сразу водворил порядок:
— Кончайте базар! Незачем зря время тратить!
Первым имел право подбирать себе людей капитан Люленков. Он появился перед строем в сопровождении Ромашкина, ухарски сдвинув пилотку на правый висок. Зычно скомандовал:
— Кто хочет в разведку, три шага вперед!
Строй не шелохнулся.
— Наверное, вас не расслышали или не поняли, — тихо сказал капитану удивленный Ромашкин.
Люленков не в первый раз имел дело с пополнением. С ехидцей ответил Ромашкину:
— Они поняли все. Это, знаешь, не в кино. — И, вновь обращаясь к прибывшим, заговорил тоном искусителя: — В разведке особый паек, сто граммов зимой и летом.
— И девять граммов свинца без очереди, — откликнулся кто-то в строю.
— Ну, те граммы на войне любой получить может. А в разведке служба интересная, особо почетная.
Бойцы стояли потупясь, никто не хотел встретиться взглядом с капитаном.
— Неужели все прибывшие — трусы? — обозлился Ромашкин.
— Погоди, не горячись, — остановил его Люленков.
— А при чем здесь трусость? — громко и обиженно спросил из строя высокий боец с густыми русыми бровями и строгим длинным лицом.
— Как при чем? Боитесь идти в разведку, — продолжал горячиться Ромашкин.
— Боимся, — подтвердил высокий боец. — Но не из трусости.
— Как ж это вас понимать?
— А так и понимайте. Товарищ капитан правильно говорит: разведка — служба особая. Не каждый в себе чувствует такое, что надо для разведки, вот и опасаемся. А ты сразу нас — в трусы. Нехорошо, товарищ старший лейтенант.
Ромашкин смутился. Действительно, неловко получилось, обидел сразу всех, не подумав брякнул.
— Ну, ладно, — примирительно сказал Люленков, — вот вы сами пойдете служить в разведку?
— Если надо, пойду.
— Надо.
— Значит, пойду.
— Фамилия?
— Севостьянов Захар.
