— Ах, что вы, ваша светлость, просто я, должно быть, подумала о том же. А вы только что изволили упомянуть каких-то учителей…
— Стоп. Подожди. — Его светлость потряс головой. — Ну-ка, повтори, что ты сейчас сказала, только слово в слово… — С удовольствием выслушал, как Марта, только один раз запнувшись, повторила сказанное, проследил, как, смущаясь, она присела перед ним, почтительно склонив голову…
— Мило, — сказал с одобрением. — Ещё не отшлифовано, но у тебя природные грация и умение двигаться легко и изящно. И какая прекрасная память… Ещё вчера я и представить не мог, что услышу от тебя: «изволили упомянуть», «должно быть, подумала о том же»… Из тебя получается превосходная ученица. Голубка моя…
Не сдержавшись, Жильберт д'Эстре нежно притянул к себе супругу и склонился, желая запечатлеть вполне целомудренное лобзание на чистом лбу, но отчего-то угодил прямо в губы. Не признаваться же в досадном промахе! Тем более, что, кажется, девочка сама приподнялась на цыпочки и подставила ему очаровательные уста и даже обвила руками шею…
Конечно, делала она это ещё неумело. Но всё же — благослови, Господь, девушек, чьи поцелуи пока столь же неловки, как их реверансы!
* * *
Знай Марта о необычайно чутком сне герцога — ни за что не решилась бы. Его светлость подобно хищнику способен был проснуться от малейшего шороха и сломать руку тому, кто имел неосторожность приблизиться к ложу. Правда, случилось такое всего дважды, и не в Гайярде, полном испытанных и верных слуг, где Жильберт был гораздо спокойнее, а в военных походах. В первый раз — покушались на герцога, во второй — на его супружескую верность. Правда, в последнем случае его светлость успел ослабить железный захват и не стал калечить преступницу, пожелав выяснить, сколь далеко заходят её намерения. Узнав, что злоумышленницей двигало здоровое желание денег, обретаемых в случае удачного шантажа, герцог зевнул и распорядился отпустить авантюристку на все четыре стороны, проследить, зачинщиков выявить и наказать по всей строгости, после чего доложить о результатах капитану Модильяни, а его самого более по пустякам не беспокоить. Юдифь заинтересовала бы его куда больше.
Особенно затруднительно стало будить герцога после его женитьбы. Об этом знали все. Кроме, естественно, Марты: кто бы догадался ей сообщить? Супруга всё-таки, родное спасённое из плена существо… А ведь даже камердинер предварительно выстукивал условную дробь по двери, прежде чем зайти, даже капитан Винсент, имеющий доступ в личные апартаменты его светлости, сперва давал о себе знать нарочито громким постукиванием каблуков. А уж что касается преступной Анны… После того, как подосланный ею в спальню супруга убийца был найден со свёрнутой шеей — прелестница поняла, что вдовой ей вряд ли удастся побывать. Во всяком случае, в ближайшее время, пока ненавистный муж, хоть и лишённый способностей к магии, обладает воистину звериными чутьём и рефлексами.
Марта этого не знала. Поэтому, дождавшись, пока её мужчина уснёт — как ей показалось — тихонько приподнялась в постели и осторожно поправила на нём одеяло. Потом спохватилась: а не жарко будет? Герцог… нет, Жиль такой горячий, ему это одеяло, должно быть, только мешает… и убрала пониже. Затаив дыхание, провела по курчавой поросли на груди, зарылась пальцами в чёрные завитки — и даже вздохнула, так ей отчего-то понравилось это ощущение шелковистости. Ласково погладила ещё раз, удивляясь твёрдости мышц… Как же он засыпает, в таком напряжении? Марта покраснела. Или ему всё-таки не хватает того, чем обычно занимаются мужчина и женщина? Чего уж там греха таить, у себя в запечном углу доводилось ей слышать возню дяди и тётки; а куда деваться, если после пожара пришлось им перебраться в меньшую избу, с единственной комнатой, хоть и большой. Летом-то было свободней — взрослые то на сеновал пойдут спать, то на чердак, а зимой… Хоть и таились от детей, да толку-то. Но ведь греха нет между мужем и женой, отчего-то эти дети должны родиться. Тётка-мачеха каждый раз после того добрела, да и дядя Жан разговорчивей становился, словно отмякал. Видать, ладилось у них…
А вот у Марты с Жилем…
Она огорчённо вздохнула, не заметив, что с белоснежного плеча сползла ночная сорочка, почти полностью подставив лунному свету одно из прелестных полушарий, чуть прикрытых золотистыми локонами.
Герцог уже и сам был не рад, что проснулся. Ему бы сейчас потянуться губами к нежно-розовому соску, тронуть языком, ощутить на вкус, почуять упругость и аромат нежной кожи — и легко, не пугая, обнажить и второе плечико, и вторую грудь… Останавливало, как ни странно, любопытство. Насколько может зайти в своих исследованиях юная дева?
Он прикрыл глаза и постарался дышать размеренно, словно и впрямь спал.
И с трудом сдержал радостный вздох.
А ведь он не дёрнулся и не вскочил, почувствовав её прикосновение, несмотря на то, что начал было проваливаться в сон, когда ладонь на груди заставила его проснуться. Он в который раз убедился — ещё с первой их совместной невинной ночи — что на эту женщину его организм реагирует правильно. Как на самого близкого человека, которому доверяет беспредельно.
Он чувствовал её взгляд, любопытство, страх пред неизведанным, непонятные ей самой азарт и возбуждение. Вот тонкие пальчики несмело коснулись щеки, обвели губы, брови, переносицу. Ладонь потёрлась о щетину. Демоны… Надо бы бриться перед сном. Или не надо? Похоже, ей нравится колоться о жёсткую поросль. Герцог в недоумении невольно шевельнул бровью — и Марта испуганно отпрянула. Пришлось лежать смирно.
Одеяло сползло ниже. Он почувствовал прохладу воздуха — и тепло ладони, вновь улёгшейся на грудь. Чуть не задохнулся, получив робкий поцелуй в шею, пониже кадыка. Чуть не сошёл с ума, когда девочка с интересом проверяла, действительно ли на мужских сосках такая мягкая нежная кожа… Ладошка скользнула вниз, по животу, и вот тут-то герцог не на шутку забеспокоился. Интерес интересом, но скоро он себя выдаст по причинам, которых не скроешь самым плотным и толстым одеялом. А тем временем Марта уже заворожённо провела по дорожке курчавых волос от груди и почти до лобка… и замерла, смущённая собственной храбростью. На большее её не хватило. Трясущимися ручонками она натянула на обожаемого мужа одеяло, как броню, и обняла поверх, словно заслоняя от себя самой. Ему стоило великих усилий унять бешено стучащее сердце.
Марта шумно вздохнула. Она и сама не рада была затеянному. Будто подсматривала за чем-то запретным. Осторожно нырнула под одеяло, прижалась к горячему боку. Герцог замедленно, будто машинально, во сне, повернулся и сжал её в объятиях. Его девочка, словно большой тёплый зверёк, пристроилась у него под мышкой — и угомонилась.
