«Большевистская кочегарка», 6 октября.
«РЕЧЬ МАКСИМА ГОРЬКОГО на торжественном собрании в Большом театре 25 сентября.
«Товарищи, отличная сила, умная, непоколебимая сила наша партия! Желаю роста ей… (овации)».
12 ноября 1932 года. Телеграммы Голощекина:
«Немедленно провести следующие мероприятия в отношении районов – Мамлютского, Булаевского, Тонкерейского, Ленинского, Пресновского, Сталинского, Атбасарского: прекратить завоз товаров, торговлю. Колхозы, занесенные на черную доску, лишить кредитов. Изъять органами ОГПУ контрреволюционные элементы, а в случае продолжения саботажа ставить вопрос о выселении колхозников за пределы края в северные области и заселении их поселков добросовестными колхозниками»;
«Произвести зверский нажим… ликвидировать позорное отставание в хлебозаготовках…»
* * *
Роберт Конквест в своей книге «Жатва скорби. Советская коллективизация и террор голодом» (Лондон, 1988) пишет:
«Зимой 1931 года было признано, что грандиозные планы 1928 года по превращению Казахстана в хлебную житницу провалились. Обрабатывалась лишь 1/4 запланированных площадей, причем крайне неэффективно. Официальные документы свидетельствуют о дефиците скота, семян, инвентаря, стройматериалов. Людей переводили из колхоза в колхоз обычно в тщетной надежде, что на новом месте их удастся лучше обеспечить скотом или зерном. К февралю 1932 года около 87% всех колхозов Казахстана и 51,5% единоличных хозяйств (последние почти поголовно состояли из пастухов-кочевников) остались без скота. В 1926 году почти 80% казахского населения республики жили скотоводством; к лету 1930 года его доля понизилась до 27,4%. Однако земледелие не могло стать альтернативой животноводству, так как площадь обрабатываемых земель возросла за тот же период лишь на 17%. Эти цифры дают некоторое представление о масштабах искусственно созданной катастрофы.
Катастрофа разразилась из-за экономических и политических просчетов в узком смысле, но корни ее уходили в непонимание человеческих культур в широчайшем смысле слова. В Казахстане с предельной наглядностью проявилась поразительная механистичность и поверхностность партийного мышления…
Голод в Казахстане в эти годы был вызван искусственно, тем же способом, как ив 1921 году, то есть он возник в результате безрассудного проведения политики, продиктованной чисто идеологическими соображениями. Но в отличие от голода на Украине голод в Казахстане не был организован преднамеренно. В конце 1932 г. для оказания помощи Казахстану выделили два миллиона фунтов зерна – меньше, чем полфунта (200 г.) на человека, но больше, чем впоследствии получила Украина.
Высказывалось, однако, предположение, что увидев, как эффективно не запланированный никем казахстанский голод подавил сопротивление местного населения советской власти, Сталин воспользовался этим средством, чтобы расправиться потом с Украиной».[332]
Мне думается, английский историк ошибается, считая, что голод в Казахстане, в отличие от голода на Украине, не был организован преднамеренно. В обеих республиках коллективизация проводилась по одной схеме и прошла практически в одинаковые сроки. Более того, кочевников и полукочевников казахов еще и принудили – ударными темпами! – сделаться оседлыми. То есть Казахстану спланировали еще более жестокие испытания. Не потому ли на Украине выморили 1/5-1/6 часть населения, а в Казахстане погибла от голода 1/3, причем особенно страшно пострадало коренное население – казахи, потерявшие половину своей численности.
Что касается «эффективности» голодомора как средства подавления крестьянства, то, конечно, Сталин это прекрасно знал и до коллективизации 1929-1932 годов: «лучший ленинец» не мог не усвоить уроков своего учителя, преподанных в 1921 году.
* * *
В июле 1933 года, через пять месяцев после отбытия Голощекина в Москву, казахстанские коммунисты впервые заговорили вслух о его «ошибках». Собственно, это им позволили потому, что партийная карьера их бывшего вождя закончилась: Филиппа Исаевича назначили главным государственным арбитром при СНК СССР, дабы подсластить пилюлю «снятия с работы». Но – как заговорили? О человеческих жертвах своего политиканства – молчали.
Впрочем, подобное творилось везде. «Товарищ маузер», по указанию товарища Сталина, бдительно следил, чтобы никто не заикнулся о голоде. Банда живодеров и убийц, «державшая зону» – а зоной была вся страна, – и ее пахан требовали от своих подручных исключительно славословий, да и то с подозрением присматривались к тем, кто вроде бы недохваливал. Они приказали своим подчиненным с восторгом кричать о крупнейших успехах коллективизации, благодаря которым СССР вот-вот догонит и перегонит Соединенные Штаты и Европу, – и те, соблюдая партийную дисциплину, дружно и громко кричали…
Основной доклад на «историческом» Шестом пленуме Казкрайкома делал Ураз Исаев, вовремя отмежевавшийся от своего шефа. О небывалом в истории казахов бедствии, размеры которого он хорошо знал, председатель Совнаркома сказал так:
«У нас прошли два трудных года, некоторые поголодали, кое-кого в семье потеряли, ушли со своих насиженных мест…».[333]
Честнее всех выступавших был Нурмухамедов, работник Госплана:
«Если вы спросите любого из нас, то мы не сможем назвать вам ни одной твердой цифры: сколько у нас людей, сколько скота, даже сколько посева».
Разумеется, совершенно точных данных не было. Но разве не имелось данных о человечеоких потерях? Другое дело, их не позволено было оглашать, они находились под строжайшим секретом. Однако и отдельные примеры были достаточно красноречивы. Тот же Нурмухамедов сказал:
«Мой родной брат, 12 лет батрак, имел 1 корову, хлеба никогда не сеял, был обложен в 1930 году 5 пудами хлеба. Чтобы выплатить этот хлеб, продал корову и кое-что из домашней утвари… Таких случаев было очень много».
Аулие-Атинокий район «был когда-то цветущим». В 1929 году имел 500 тысяч голов скота, в 1933-м осталось 7 тысяч.
В апреле 1932 года при организации Карагандинской области население было коллективизировано на 99 процентов. Ни у кого из колхозников не было в собственном распоряжении ни овечки.
В Восточно-Казахстанской области к 1933 году осталось 15 процентов скота от поголовья 1926 года.
В Кегенском районе от стада в миллион голов к концу коллективизации не сохранилось почти ничего.
«Гражданин Сарымбаев (Сарысуйский район) имел 4 души, 2 верблюда, 5 овец – получил на сдачу 80 овец и 4 коров. (Смех.)».
У железнодорожников Турксиба обобществляли скот, а затем передавали его мясозаготовителям. На станции Тюлькубас у работников отобрали всю домашнюю живность.
В Чубартауском районе в 1930 году было 473 тысячи голов скота, в 1933-м осталось 783 головы.
Из 330 тысяч голов скота к 1933 году в Павлодарском районе уцелело 30 тысяч. «В конце января 1932 года я увидел катастрофическое положение в аулах. Дал две телеграммы т. Голощекину: дело тяжелое, нужна помощь. Ответ: «Вы занимаетесь вопросами откочевок, а семфонды собирать не хотите?» (Розыбакиев).
В Кзыл-Ординском районе проводили (как и везде) форсированное оседание. Людей загоняли в такие «точки», где не было условий ни для развития земледелия, ни для животноводства. Летом там попросту нельзя было жить.
Чуйский район: народ, живший в радиусе 150 километров, стянули в одно место. Докладная: «В 1932 г. за три дня до посевной и во время посевной началось оседание. В место Джайсан (совершенно голое – никаких построек)… стягивали людей. Согнали в аулы подводы, а вместе с ними прислали милиционеров, которые выгоняли людей из юрт, усаживали на подводы и везли. Через четыре месяца все поголовно разбежались (половина ушла в соседнюю Киргизию)».
Жана-Аркинский, Кургальджинский и другие районы были «передовыми» в хлебозаготовках – в то самое время, когда сами «переживали большие продовольственные затруднения».
Тургайский район имел в 1931 году 100 тысяч голое скота, в 1933-м – не более 4 тысяч.
«Я написал несколько докладных записок в 1930-м и 1931 годах Исаеву и Голощекину о положении с коневодством. Не стали даже выслушивать. Голощекин сказал, что он лучше меня знает обо всем этом» (Шелыхманов, Казкрайвоенком).
Что ж, Филипп Исаевич утверждал, что переход от кочевья к оседлости невозможен без жертв, и считал необходимым условием этого сокращение поголовья скота. С важным видом произносил заведомые нелепости. Как же, теоретик! Безобразия тоже нуждаются в обосновании. И Голощекин формулировал, что главное, дескать, не количество скота, а продуктивность – «чтобы каждая голова дала больше мяса, больше жиров и шерсти». Он говорил это в то время, когда скот еженедельно падал от истощения десятками тысяч.
К 1933 году в некоторых колхозах оставалось по 4-5 лошадей. Живого тягла почти не было. На посевной взяли в ярмо последних коров. Готовили к жатве серпы и косы. Кое-где взрослых в аулах и деревнях не было, и работать приходилось подросткам.
