Но, как сказал в известном своём стихотворении Михаил Светлов, «новые песни придумала жизнь». Чекистские обручи, оковавшие Россию в её коммунистический период, вовсе не лопнули при Горбачёве и тем более при Ельцине, но всего лишь ослабли. Пророческим оказалось четверостишие, которое в то время все повторяли со смехом: «Товарищ, верь: пройдёт она – / Пора пленительнейшей гласности! / Но в комитете безопасности / Запомнят наши имена!» Вновь с силой сжавшие Россию обручи этого комитета разворачивают страну в совершенно определённом направлении. И вот обладающий тонким чутьём на политическую конъюнктуру мой многолетний знакомец снова восстанавливает порванные было связи с тёмными людьми, не брезгует сотрудничать с газетой «Завтра», завспоминал о Георгии Мокеевиче Маркове, который сделал, конечно, хорошее дело – помог ему выпустить книгу, но в памяти большинства остался олицетворением бюрократического всевластия и бюрократической исполнительности.
«Это мы с Фадеевым его из Иркутска выдернули, в большой секретариат перевели, – говорил нам с Игорем Тархановым, работавшим со мной в «Литературной газете», поэт Алексей Сурков. – Тихий, аккуратный, исполнительный. Мы и взяли его с бумажками возиться. Думали ли мы, что он на самый верх вылезет? – здесь Сурков задумался и начал похохатывать: – А главное, думали ли мы, что он таким доверчивым ослом окажется: ему говорят, что он великий, и он верит в это! Понимаете? Ничтожный, никакой писатель верит в то что он большой, крупный, что он – классик, ха-ха-ха!»
Смеялся Сурков напрасно. Подобные Маркову фигуры в российской действительности оказывались наверху довольно часто. Кем был Сталин поначалу? С точки зрения Ленина и его соратников, малозаметной скромной личностью. Потому они преспокойно пропустили его наверх: будет, дескать, опираться на более знаменитых, более известных партии и народу. А Брежнев? Та же история: звёзд с неба не хватает, выберем его, куда он без нас денется, что сможет?
Так что не стоило Игорю Золотусскому ставить себе в заслугу, что отказался писать книгу о Маркове. Тот вполне удовольствовался похвальным о нём словом известного и даже как бы либерального критика на однажды затеянном секретариатом Союза писателей СССР обсуждении журнала «Знамя». Всех авторов «Знамени» выругал на том обсуждении Золотусский и только для романов Маркова сделал исключение: да, это настоящая проза! Многие верили в строгую принципиальность Золотусского. Одобрение им публикаций первого секретаря союза было для Маркова поценнее иных монографий о своём творчестве. А книг о себе при своей жизни Марков наполучал немало. Не говорю уже о том, как часто звучали по радио инсценировки его романов! Или сколько было отснято кинофильмов и телефильмов по мотивам его произведений!
Однажды в газету «Литература» прислали из какого-то сибирского городка урок по повести Маркова «Тростинка на ветру». Я удивился: неужели этого литератора до сих пор изучают в школе? Мне ответили, что в обязательном перечне его книг нет. Но учитель волен давать уроки по любому полюбившемуся ему произведению советского периода, начиная с 60-х годов XX века. То, что прислали урок по марковскому произведению, говорит, разумеется, о дурновкусии учителя, но куда больше о том, что объявленного классиком Георгия Маркова прежде в школе изучали, и учитель, не мудрствуя лукаво, обращается к старым наработкам.
Многих, конечно, покоробила вторая звезда героя соцтруда Маркова, которую дал ему Черненко. Всё-таки до этого дважды героями в искусстве были только Уланова и Шолохов. Уланова для всех была явлением бесспорным. «Тихий Дон» – роман выдающийся. Но Черненко обожал Брежнева и подражал ему. Успел в отмеренный ему год правления создать легенду о себе, вообще не нюхавшем фронтового пороха, как о храбрейшем пограничнике (он в начале тридцатых отслужил год в армии). Наградил себя в свой день рождения третьей звездой героя (две других он получил из рук хозяина – Леонида Ильича). И осыпал звёздами земляков-сибиряков. В точности как Брежнев – днепропетровцев. Бюст дважды герою Маркову, как и положено, установили на его родине. А вот в его биографии ничего героического не нашли: до войны – комсомольский функционер в Новосибирске, редактор сибирских комсомольских органов печати, во время войны – корреспондент газеты Забайкальского фронта, после войны – глава иркутской писательской организации, редактор альманаха. А потом, как и говорил нам с Тархановым Сурков, переведён в Москву, в секретариат Союза писателей.
Ничего героического! Но, как пародийно шутили в Одессе: «Вы хочете песен? Их есть у меня!» На родине Маркова открыли музей охотника-промысловика, где выставили соответствующие экспонаты: вот оружие, с которым промышлял охотник, вот – чучела зверей, на которых охотился. Штука, однако, состояла в том, что охотник этот не был безымянным. Звали его Мокеем Марковым. Так что пригодились музею дагерротипы, портреты и фотографии его семьи. Фотографий сына охотника Мокея, Георгия Мокеевича Маркова, разместили особенно много. Вот он на трибуне (сзади вожди ему аплодируют), вот в президиуме какого-то важного съезда (сам вместе с вождями аплодирует кому-то), вот – книги сына, вот – читатели сына, которым он надписывает свои книги. С одной, стало быть, стороны, музей вышел краеведческим. А с другой, он стал прижизненным мемориальным музеем славы дважды героя. Как говорил весёлый карманник Мустафа, чью роль в первом звуковом советском фильме «Путёвка в жизнь» великолепно сыграл мариец Иыван Кырля, погибший позже в сталинском лагере, «ловкость рук и никакого мошенства»!
Вторую свою звезду Марков получил как председатель Союза писателей к пятидесятилетию этой организации. В указе Черненко значилось много награждённых литераторов, в том числе и несколько новых героев соцтруда. Им, в частности, стал ещё один черненковский земляк-сибиряк Анатолий Иванов. А вот Петру Проскурину, которого критика привычно ставила рядом с Ивановым, достался орден Ленина.
Одна известная актриса (так рассказывали), узнав, что к какому-то юбилею Малого театра дирекция занимается распределением наград, которые пойдут для оформления в президиум Верховного Совета, пришла к директору театра Царёву с грозным предупреждением. «Михал Иваныч, – сказала она, – учтите, если мне дадут орден Ленина, я восприму это как плевок в лицо!» Похоже, что именно так воспринял свой орден Проскурин. Пьяный, с бутылкой портвейна в кармане, он ходил по нашему двору (мы жили тогда в одном доме), прихлёбывал из бутылки и жаловался каждому встречному: «Тольке, этому кабану поганому, героя, а? Представляешь, Иванов – герой! А он писать-то умеет?»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
