— Не все, конечно. А хотелось бы. Однако надеюсь, что понимаю достаточно… Вы, наверное, знаете: нам нужно прыгнуть к Лингейну.
— Это трудно?
— Да нет, не очень. Данные нам известны, приборы работают нормально. Вот только опыта мне не хватает. Следовало бы совершить несколько прыжков, но я собираюсь сделать один, чтобы уменьшить вероятность неточности, хотя для этого потребуется гораздо больше энергии…
Не надо говорить ей все это, нет смысла. Трусость с его стороны пугать ее. Если она ударится в панику, с ней будет трудно справиться… Он говорил это себе, но ничего не мог поделать. Ему хотелось разделить с кем-нибудь бремя ответственности. И, может быть, частично снять ее с себя.
— Конечно, хотелось бы знать побольше, — сказал он. — Например, какова плотность материи между нами и Лингейном? Именно она определяет кривизну этой части Вселенной и, следовательно, влияет на прыжок. В «Эфемеридах» — вот в этой толстой книге — говорится, что при некоторых стандартных прыжках необходимо учитывать коррекцию на кривизну и исходя из нее рассчитывать собственную коррекцию. Но опять-таки, если на расстоянии десяти световых лет от нас окажется звезда-сверхгигант, все расчеты полетят к черту. Я даже не уверен, что правильно запрограммировал компьютер.
— А что случится, если вы ошиблись?
— Мы можем вернуться в нормальное пространство слишком близко к солнцу Лингейна.
Она обдумала его слова, потом сказала:
— Вы даже не представляете себе, как мне полегчало.
— После того, что я сказал?
— Конечно. На своей койке я чувствовала себя беспомощной и затерянной в пустоте. Теперь я знаю, что мы куда-то направляемся и что пустота у нас под контролем.
Байрон почувствовал себя польщенным.
— Не знаю, под контролем ли она…
— Я уверена, что вы справитесь с кораблем, — прервала его Артемизия.
Байрон не возражал: может быть, так оно и будет.
Артемизия подобрала под себя длинные голые ноги и смотрела ему прямо в глаза. На ней была только прозрачная ночная рубашка, но она, казалось, не сознавала этого. Хотя Байрон определенно сознавал…
— Вы знаете, на койке у меня отвратительное ощущение, будто я плыву, — сказала она. — И это меня пугает. Каждый раз, поворачиваясь, я немного подпрыгиваю в воздухе, а затем медленно опускаюсь, как на пружинах.
— Вы спите на верхней койке?
— Да. На нижней я испытываю клаустрофобию: верхний матрац всего лишь в шести дюймах над головой.
— Вот вам и объяснение, — рассмеялся Байрон. — Гравитационное поле корабля ослабевает по мере удаления от центра. На верхней койке вы на двадцать-тридцать фунтов легче, чем на полу. Летали когда-нибудь на пассажирских лайнерах? На больших кораблях?
— Один раз. В прошлом году с отцом мы были на Тиране.
— На лайнере гравитация во всех участках корабля направлена к внешнему корпусу, так что продольная ось корабля всегда оказывается вверху, где бы вы ни находились. Кстати, двигатели на таких лайнерах всегда расположены вдоль этой оси, поскольку там нет гравитации.
— Должно быть, нужно ужасно много энергии, чтобы поддерживать искусственное тяготение?
— Да уж! Хватило бы на целый городок.
— А как с горючим? Оно у нас не кончится?
— Об этом можете не беспокоиться. Двигатели конвертируют массу в энергию полностью, без потерь. Горючее — последнее, что у нас может кончиться. Раньше износится корпус.
Она молча смотрела на него. Он заметил, что на лице ее уже нет косметики, и удивился, как она ее сняла, вероятно, носовым платком и небольшим количеством питьевой воды. От отсутствия косметики лицо ее ничего не потеряло. Чистая белая кожа подчеркивала черноту глаз и волос. У нее очень теплые глаза, подумал Байрон.
Молчание затянулось.
Наконец он спросил:
— Вы, вероятно, не часто путешествовали? Только однажды, на лайнере?
— И этого оказалось более чем достаточно, — кивнула она. — Если бы мы не летали тогда на Тиран, этот грязный придворный не увидел бы меня. Не хочу вспоминать о нем!
Байрон сменил тему:
— Значит, у вас у всех нет привычки к путешествиям?
— Боюсь, что так. Отец еще прыгает туда-сюда: наносит государственные визиты, открывает сельскохозяйственные выставки и всякие новые сооружения. И произносит там речи, которые пишет для него Аратап… Мы же с дядей остаемся во Дворце. Чем меньше мы передвигаемся, тем больше это нравится тиранитам. Бедный Джилберт! Он один-единственный раз покидал Родию — по случаю коронации Хана, как представитель отца. И больше ему ни разу не позволили подняться на борт корабля…
Опустив глаза, она с отсутствующим видом теребила рукав костюма Байрона.
— Байрон!
— Да… Арта? — Он чуть споткнулся, прежде чем назвать ее по имени.
— Как вы думаете, это правда — то, что рассказывал дядя Джил?
— Не знаю.
— Может быть, это только его воображение? Он много думал о тиранитах, но ничего не мог сделать. Разве что испытывал свои шпионские лучи. Ребячество, конечно… Может быть, он придумал эту историю и с годами сам поверил в нее? Это на него похоже.
— Может быть. Но к Лингейну мы на всякий случай слетаем.
Они сидели совсем рядом. Он мог коснуться ее, обнять, поцеловать…
Так он и сделал.
Это произошло совершенно неожиданно. Только что они говорили о прыжках, о гравитации, о Джилберте, а минуту спустя она уже нежно покоилась у него в объятиях и мягкие губы ее прижимались к его губам.
Первым его побуждением было извиниться. Но когда он смог наконец отодвинуться и заговорить, она не сделала попытки убрать голову с его согнутой левой руки. Глаза ее оставались закрытыми.
Поэтому он ничего не сказал, а снова поцеловал ее — долго и нежно. Это было лучшее, что он мог сделать, и он сразу понял это.
Наконец она сказала, словно сквозь сон:
— Вы не голодны? Я принесу вам концентрат и подогрею его. Потом, если захотите спать, я останусь тут и подежурю. И… и вообще, мне лучше пойти одеться. — Она повернулась и уже от двери добавила: — Когда привыкаешь, то приходишь к выводу, что у этого пищевого концентрата не такой уж плохой вкус. Спасибо, что заготовили его…
Эти слова надежнее, чем поцелуи, скрепили их мирный договор.
Когда несколько часов спустя Джилберт вошел в контрольную рубку, он не высказал удивления, застав Артемизию и Байрона за глупой болтовней, и никак не прокомментировал тот факт, что рука Байрона лежала на талии его племянницы.
— Когда прыжок, Байрон? — спросил он.
— Через полчаса.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
