Пограничная стража, представляющая собой отдельную бригаду кирасирского корпуса (ничего себе бригада в полтораста эскадронов), дело знала, лютовала так, что на всю Европу и Азию вопли стояли. Зато с Китаем получилось полное согласие. Даже, кажется, больше зауважали поднебесные жители северных варваров.
Зузинский решил — раз гении, Петр и Тембенчинский, взялись за вывоз, ему надо копать там же. Великаны — они всегда немного верхогляды. Могли не заметить чего-нибудь маленького, частненького — да важного. Ему, мышу аналитическому, это зернышко и искать.
Он и стал искать — где что-то не так. Нашел. В суконной лавке. Когда новый китель шить собирался. До того как раз корпел над отчетами иноземных промышленных концессий. «Иноземцу — двойное внимание, своему — полное». Эти самые слова произнес задумчиво вслух.
— Извольте, господин гвардии поручик, взгляните на это англицкое сукно! Оно истинно достойно вашего внимания! Даже и двойного!
Зузинский задумчиво ощупал материю. Точно, англицкое.
— А клеймо? — хитро спросил он. Всякий законный товар клеймился. Приказчик развернул отрез, показал.
— Клеймо вот.
— Так клеймо российского товара! Не таможенное! Уж не поддельное ли? — Зузинский положил руку на рукоять палаша. Нет, что подделку будут сбывать кирасиру, он не верил. А вот сбить нахмуренными бровями цену — вполне рассчитывал.
— Верно, господин поручик, клеймо российского товара. Но мануфактура сия англичанам принадлежит. Рабочие наши, станки и хитрости — ихние. Концессия. Так что, ежели не двойного, то уж полуторного внимания сие сукнецо стоит.
Китель пошил. А вот концессией суконной заинтересовался. Выяснилось — все чин по чину, вывозят прибыль не монетой, своим же сукном. В России же продают, сколько условлено, на плату рабочим, да казне процент налоговый натурой передают.
Снова пришла пора грызть ногти.
Тут явился старый друг, обмывать очередную «черную улитку», полагавшуюся за триста шестьдесят пять беспорочных ночных дежурств. В таком же новом кителе. Из того же сукна. Друг заметил цепкий взгляд.
— Э, брат, да мы в одной лавке сукно берем!
Оказалось — не в одной. Оказалось — полуанглицкое сукно есть во всех лавках города. Зузинский послал запросы — такое сукно имелось в изобилии во всех губернских городах, кроме, разве, Тобольска, до которого запрос еще не дошел, когда Зузинский понял — или у англичан серьезные накладные расходы, так что большую часть товара они продают на месте, или золотишко они таки вывозят.
Тут-то и пригодился парадный китель! Сама княгиня Тембенчинская отдала поручику одну из рот питерской пограничной стражи во временное владение. На британские суда, отходившие от причала компании, устраивались откровенные налеты. Но нет — на всех был только легальный товар! Аккуратно упакованный русский фарфор. Все документы, само собой, были в полном порядке. Пограничники взгрустнули. Но поручик был доволен.
— Мы их еще не поймали, господа, — заявил он, собрав весь личный состав, не исключая и рядовых, — но уже точно знаем, что рыло у них в пушку. В принципе, можно просить у начальства ордера на обыск фабричных зданий и складов. Но лучше доделаем дело сами, сколь возможно.
Все закивали. Делиться возможной наградой с присланным под занавес подкреплением никто не хотел.
— А почему мы знаем, что англичане мошенничают? — спросили его, — Документы у них были.
— Документы были, — согласился Зузинский, — сукна не было. А именно сукном компания должна была получать прибыль. Мы осмотрели все суда, вышедшие в Англию в течение месяца. Сукна не было. Это уже нарушение! Они вывозят прибыль фарфором. Значит, продают здесь лишнее сукно! Но это пока просто штраф. Такую комбинацию они могли провести и законно. Фарфор-то вывозить разрешается. Господа, у вас глаз наметан. Память тренирована. Что они еще могли вывозить? Ин рэ, то есть на самом деле?
Молчали. Думали.
— Упаковку, — сказал, наконец, один, — ящики. И ту дрянь, которую они туда набили, чтобы фарфор не разбился.
— Брус и льняное волокно! — хлопнул себя по лбу прапорщик-пограничник.
— Но и это не все, — заметил Зузинский, — это тоже мелко. Просто если англичане берутся за авантюру, то делают ее всесторонней и основательной. Что заставляет нас сделать банальный вывод. Мы трясли вывоз. Не пора ли проверить ввоз? Только сначала подождем месяцок. Пусть поуспокоятся.
— Да мы уже проверяли эти корабли! Пусть и не так тщательно. Поэтому можно сразу идти за наградой. Они ввозят готовое сукно. А фабрика так, работает для виду. Для нее везут немного шерсти.
Пришел черед удивляться Зузинскому.
— И вы пропускали?
— На сукне клейма этой фабрики. Объясняли — товар некондиционный, сбыть в Европах не удалось, желаем пустить в переработку на здешних предприятиях. Тут, знаете ли, соседняя концессия бумагу выпускает… Кое-кто из наших по такому случаю хотел прихватить по отрезу-другому. Утиль мол, что ему цена. Хорошо, комэск не велел. Сказал — в вопросах чести сумма не важна. Своровал полушку — миллион своруешь тем паче. Да, теперь бы не отмылись.
Так Зузинский раскрыл «заговор концессий». Тихое снаружи, но громкое в изолированных коридорах Дома-на-Фонтанке дело. Тут были ему и новые погоны, и первая, крохотная белая «улитка» раскрытого дела. Увы, обошлось без стрельбы и абордажей, да и вообще всю противную работу выполнили другие бригады кирасирского корпуса. Не аналитические.
Восставших встретили вскоре за последними пригородами, в ковыльной степи.
— Это называется — классические условия для кавалерии, — заметил Зузинский, прежде чем дать команду развернуться в одну шеренгу.
— Будь у меня рогатки и один батальон пехоты, я бы Самару хоть год оборонял, — протянул Тембенчинский, — это ж яицкие, у них пластунов нет. Пехота из них плохая, хуже турецкой. Интересно, какой дурак, мир его праху, командовал здешним ополчением?
— Может, их на марше прихватили!
— У хорошего командира, ротмистр, не бывает никакого «может». Ну, велите трубить атаку.
Это был в какой-то степени честный бой. Казаков было много, у них были длинные пики — а вот винтовок или хотя бы луков не было. Обычные гладкоствольные ружья были, но не у всех, да с их помощью врага не измотаешь. Бьют недалеко, перезаряжать долго… Так что повстанцы просто навалились массой — лоб в лоб, всей тактики хватило на небольшой охват флангов. И, право, не больно им хотелось думать при двадцатикратном перевесе.
У кирасир были свои преимущества. Броня, выучка, более длинное оружие, сильные кони, приученные к князю Тембенчинскому. О нет, издавать «крик страха» он не стал, по своим это ударило бы сильнее. Но само его присутствие немного помогало, заставляя шарахаться ближайших неприятельских лошадей.
Именно поэтому ни ему, ни Зузинскому не пришлось ни отводить пику клинком, ни дергать лошадь в сторону, уводя ее от удара. Телохранительниц князь все-таки спрятал себе за спину, и оттуда то и дело свистел дротик. Отравленный, разумеется.
— А калмыки стрелы травят? — поинтересовался Баглир, отводя очередному встречному саблю вбок, с тем, чтобы на последнем слове воткнуть ятаган беззащитному врагу в горло. В другой руке у него был наготове пистолет — на случай, если что пойдет не так.
Дротик пропел мимо уха Зузинского, и казак, собиравшийся с ним рубиться, вскинул руки к торчащему из глаза древку, но не донес, завалившись на конскую шею. Убитого отпихнули в сторону.
— Охотничьи да, — объяснил ротмистр, слегка вздрогнув, когда очередной снаряд проскочил над единственным погоном, — а военные нет. Почитают бесчестным.
Пистолет в руке Баглира грохнул. Он немедленно потянул из седельной кобуры второй.
— Не стоило тратить пулю, — крикнул спасенный выстрелом кирасир, — у меня сейчас лошадь свалится… Прощайте, товарищи!
Баглир тянул шею, пытаясь разглядеть фланги. После первого удара они подавались назад.
— Ступайте в тыл, рядовой! Сухарев, Чирков! Смыкайтесь друг с другом! Замыкайте наши фланги! — и, уже тише, Зузинскому, — Строй в виде кольца позволяет оказать друг другу поддержку и защититься от превосходящих сил. В сущности, это конное каре.
— Суворов рекомендует колонны!
— Колонны нужны при наступлении, прорыве… И тогда, когда плевать на потери. К тому же для конницы это клин. У клина открытый тыл. Нет, мне больше нравится кольцо!
Выпад! Ятаган направляется кистью, но ушки упираются в металл наручей, которые передают нагрузку на предплечье. Там уже достаточно крепкие кости. Острие уходит в грудь еще одного врага. «На последнем этапе развития кавалерии главным средством поражения противника при помощи холодного оружия следует, безусловно, признать заколы», — складывались в голове Баглира строки очередной статьи. Помимо прочего, они позволяют преодолеть легкую броню. А вот рубящий удар тяжелого кавалериста служит скорее для уничтожения оружия противника. Тяжелый палаш ломает саблю при столкновении клинок на клинок, так что все сражение тяжелого кавалериста с легким сводится к двум безыскусным ударам — рубящий, обезоружить, колющий, убить. Четыре секунды — труп. Бойня. Маэстро, урежьте реквием… Или вот, колокола. Откуда колокола?
