18 марта нагруженная чемоданами, элегантная, красивая, полная надежд и веры в счастливое будущее, Аля ступила на перрон московского вокзала — из репродукторов рвалась боевая «Марсельеза», звучали марши, звонкие голоса.
— «Я знала, когда приехать. В праздник Парижской коммуны — день моего приезда — всегда будут вывешивать красные флаги!»
От встречи с Москвой у Али кружилась голова. И ведь не в гости приехала — домой!
Ей вспомнился чудесный фильм «Цирк» с гордой поступью атлетов «Ши-р-р-р-ока срана моя родная!» РОДНАЯ! «Родная»… — повторяла Аля, чувствуя холодок восторга в животе. По наивности приняла станцию метро Арбатская за Мавзолей (ведь там во всю стену сверкало грандиозное мозаичное панно вождя — в белом мундире и лаковых сапогах), но никому об этом не рассказывала… Друзьям в Париж взахлеб написала: «Все — своими глазами, своим сердцем, нашими глазами, нашими общими сердцами!» «Была на Красной площади — я ваша Алища, та самая, с обмороками, капризами, голодовками, аптеками, я — неряха растяпа, я — ваша парижская несносная и так хорошо вами любимая — ваша!»
Меньше чем через две недели от Али пришло первое письмо родителям. Она сообщала, что живет в Мерзляковском переулке у тети Лили Эфрон. Получила предложение сотрудничать в журнале «Revue de Moscou» и в издательстве, даже с перспективой оформления постоянной работы. Писала, что живет с чувством, как будто никуда не уезжала из Москвы.
«Ну, и слава Богу…» — подумала Марина, а увидела, что с отцовской иконы смотрит на нее не темный лик Николы Чудотворца, а спокойная морда Мышастого. Безразличная, равнодушная и от того — страшная.
* * *
«По вечерам на кремлевских башнях горят звезды и все так же, как в нашем детстве, бьют часы…» — Сергей с замиранием сердца перечитывал письма Али. Марина слушала без слез умиления, подмечая другие детали:
— Аля пишет, что мужа ее молоденькой подруги арестовали. Как это арестовали? За что? Он же был коммунистом!
— Вы не представляете, Марина, сколько врагов у СССР! Зачастую скрытых, глубоко законспирированных. В среде коммунистов засели особо опасные.
— И в этот кошмар вы рветесь ехать.». — Марина не могла удержаться от иронии.
Лето 1937 года прошло благополучно, письма от Али, хоть звучали слишком идиллически, все же успокаивали. Девочка, несомненно, светится радостью — это очевидно. А раз так — уже слава Богу.
Во второй половине 1930-х гг. бремя жизни тяготит Цветаеву. Она больна. Больна, как Поэт. Неприятие жизни и времени — лейтмотив стихотворений в это время.
Уж лучше на погост —Чем в гнойный лазаретЧитателей коростЧитателей газет!
Это кусочек из длинной, едкой отповеди читателям газет — «гнойных корост».
Поколенье, где крашеБыл — кто жарче страдал!Поколенье! Я — ваша!Продолженье зеркал.
Это отрывок из обращения «Отцам».
«Век мой — яд мой, век мой — вред мой,Век мой — враг мой, век мой — ад
— из стихотворения «О поэте не подумал».
Она завершает «Повесть о Сонечке», готовит к печати «Стихи к Сонечке», без малого двадцать лет пролежавшие в тетради. Недавно возникший журнал «Русские записки» принял и повесть, и стихи. Но радости нет, нет почвы под ногами. И надежды нет.
Летом 1937 года в Париже сенсация — открылась Всемирная выставка искусств и техники. Крупнейшими были советский и немецкий павильоны. Советский представлял собой галерею длиной 150 метров, возвышавшуюся на холме Шайо. Спроектированное Б. Иофаном здание облицовывал самаркандский мрамор и венчала знаменитая 24-метровая скульптура рабочего и колхозницы, созданная по проекту В.И. Мухиной. В воздетых руках металлических колоссов скрещивались серп и молот — эмблема советского государства. Внушительно. И как в маршах Дунаевского — летучая радость мелодии накладывается на гипнотически-подчиняющий ритм, так и гармоничный созидательный порыв изваяний не скрывает увесистой стальной мускулатуры, лишь подчеркивает мощь. Как раз напротив возвышается павильон Германии. Много мрамора, угрожающей увесистости, а на шпиле над входом массивный орел со свастикой в когтях. Павильоны стояли словно дуэлянты, и ни один не уступал другому ни сантиметра — ровно 160 метров в высоту. Главный приз советский и немецкий павильоны, в результате, поделили. Расстановка сил в мире определилась.
Марина обошла светлые залы с гигантскими снопами пшеницы, горами румяных яблок, душистых глянцевых мандаринов, корзинами винограда и башнями из бутылок крымского вина (вспомнился эпизод разгрома винных складов в Феодосии). На огромном панно, сделанном из уральских самоцветов, была изображена умельцами выплавка стали в доменной печи могучими сталеварами, ковер во всю стену, сотканный руками освобожденных женщин Востока, изображал во весь рост любимого вождя в белом мундире, с трубкой в руке. А сколько фоторепортажей, макетов, скульптур! Во всем демонстрация мощи и мирного созидательного труда. Как Марине хотелось верить Але и всем этим мило улыбающимся школьникам с белыми бантами за партами на фотоснимке первого сентября, крепеньким физкультурницам перед Мавзолеем, гигантскому хороводу красавиц в сарафанах и кокошниках на огромной сцене. Верить ликующим лицам, демонстрации! Люди несли детей по Красной площади, и те махали яблоневыми ветками Мавзолею. Слава Великому Октябрю! А цветы бумажные. Банты на девочках гигантские — показушные — и красные галстуки отутюжены на славу. Вот девчушка-карапуз с букетом обнимает товарища Сталина. Мудрый и добрый вождь приподнял ее на руки, а за спиной «отца народов» блестит пенсне его ближайшего сподвижника с умильной улыбкой на гадючьих губах… Марину передернуло. Неужели так глубоко въелась вражда, что человек, поблескивающий из-за плеча Сталина узкими очками, вызывает омерзение исключительно по тому же принципу, что и любая бандитская шайка, устроившая шабаш у незаконно, насилием и кровью захваченного Кремля? А что законно? Взрывать Государя батюшку Александра II было ой как героически! А они с Сережей боготворили народовольцев. И о революции мечтали — молокососы! «Не хочу, не хочу думать об этом!!» Ощущая подступающий рвотный спазм, Марина быстрым шагом вышла из павильона, глубоко вдохнула, подняв лицо к небу, — серп и молот с германской свастикой явно состязались, мерились силой. Больше угрожали друг другу и утверждали собственную мощь, чем убеждали в мирных намерениях.
— Теперь вам понятно хоть что-то про эту страну? Не варвары же они, правда? — подошел к жене Сергей. В залах он следовал на шаг позади Марины, дабы не вызывать своим восторженным видом вспышку раздражения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
