другу. Я никогда не видел его таким раньше.
Мог ли он быть тем мужчиной, о котором говорила Эдала — мужчиной, которого она когда-то любила? Я ничего не помнил об их отношениях. Но опять же, до того, как Эдала сбежала в пустыню, я мало о чём думал, кроме короны, которая однажды должна была оказаться на моей голове.
Скользнув взглядом поверх голов, склоненных над картой, я остановился на Эмель. Её губы приподнялись в полуулыбке, когда Амир что-то сказал. Моя кровь забурлила и начала быстро курсировать по венам, поэтому я отвернулся и вспомнил историю Эдалы, чтобы отвлечься от губ Эмель.
Я был джинном. Эмель освободила меня. Как так вышло, что у меня не осталось воспоминаний об этих безумных событиях?
Утро почти уже наступило, поэтому мы сели в тени и начали выбирать лучший момент для прибытия к пещере даркафов. Опустив взгляд на карту, я с удивлением обнаружил, что мы находились недалеко от дома Эмель. Я сказал об этом вслух, что озадачило её.
— Разве мы можем находиться так близко? Путь до Алмулихи занял у нас почти сорок дней. А это путешествие заняло у нас половину того времени.
Она была права.
Эдала улыбнулась.
— Не люблю идти медленно.
Тень упала на лицо Эмель.
Амир резко вдохнул.
— Что ты имеешь в виду?
— Пустыня изгибается под моими ногами, поэтому мы идём гораздо быстрее. Каждый шаг равен приблизительно двадцати.
Амир, как будто, дико обрадовался.
— Ты используешь магию, — резко сказала Эмель.
Даже я сжался от тона её голоса. Тамам нахмурился и повернулся к Эмель.
Эдала не выглядела виноватой.
— Мы не обладаем неограниченным запасом времени.
Не сказав больше ни слова, Эмель встала и ушла искать тень под самым дальним деревом. Я последовал за ней.
— Что такое? — спросил её я, наблюдая за тем, как она развернула циновку методичными движениями молящегося человека.
— Я не хочу находиться с ней рядом.
С магией.
Она как будто повторяла эти слова уже сотню раз. Она казалась такой уставшей.
Эмель продолжила:
— Это может показаться таким безобидным: пустыня изгибается под её ногами. Но именно так рассуждала Захара, когда сделала тебя джинном. А что насчёт тех, кто находится в складках пустыни? Что случается с ними?
— Она сказала, что её магия не влияет на людей. Они не теряют воспоминания, — произнёс я тихим голосом, пытаясь разрушить стену, которая быстро вырастала между ними.
— И всё же её нельзя использовать так безрассудно. Человек не должен так жить… используя дары богов и не зная настоящей работы.
Я понял её и сел рядом, а она смела песок с циновки. Повисла долгая тишина, после чего я сказал:
— Аниса всё ещё летает.
Эмель замерла.
— Твоя орлица?
Понизив голос, я сказал:
— Тамам прервал нас у Джафара. Я остался без ответа.
Я подождал, но она продолжила сметать песок.
— Эдала рассказала мне о нашем прошлом.
Она приоткрыла рот.
— Всё?
— Нет, не всё. Кое-что.
И хотя её лицо выглядело измождённым, когда её глаза встретились с моими, они были широко раскрытыми и уже не выглядели сонными.
— Тогда у тебя уже есть твой ответ.
— Смею ли я на это надеяться?
Я протянул к ней руку.
— Да, — прошептала она и приняла её. — Мне столько всего хочется тебе сказать.
— Но?
— Слишком много глаз, — сказала она и нежно сжала мою руку.
Я слышал, как наши компаньоны разговаривали о путешествии позади нас. Эдала и Нассар спорили о людях, живших в ближайшем поселении.
— Могу я разделить с тобой твою тень? — спросил я.
Она помогла мне расстелить циновку и так же тщательно смела с неё песок своей ладонью.
Когда все притихли и нашли места для ночлега, я перевернулся на бок.
— Ты бы хотела снова увидеться со своими сёстрами?
Я вспомнил о том, как она была рада увидеть Рахиму.
— Мы можем посетить твой дом.
— Ты согласен задержаться, чтобы я могла посетить свою деревню?
Я был готов сделать ради неё всё, что угодно.
Но прежде, чем я успел ответить, она сказала:
— Я пока не хочу.
Её глаза были темнее ночи. Я пристально вгляделся в них, словно мог найти в их глубинах звёзды, и попытался понять, с чем она пока была не готова встретиться у себя дома.
— Ты готова путешествовать по пустыне, которую никогда раньше не видела, навещать хаяли и заходить в незнакомые пещеры, но ты не готова возвратиться домой?
— Проще всего встретиться с тем, чего ты не знаешь.
Я вспомнил, как вернулся в город, который подвёл, где люди знали секрет моего отца. Мой секрет. Да, я понимал её.
— Мы отправимся к пещере сразу после полудня, так что попытайся поспать.
Последовала долгая пауза. Она повернулась ко мне.
— Почему ты так сильно ненавидишь пустыню?
Я не смог посмотреть ей в глаза. Вместо этого я уставился на небо.
— Я не ненавижу…
— Ты ненавидишь её.
Она вздохнула.
— Она может быть враждебной, а люди, населяющие её, могут быть такими же негостеприимными.
— А я вижу её красивую бледность, а ещё сильных людей, которые научились благоденствовать в ней.
— Они забирают чужие жизни под любым предлогом, продают людей точно товары. Не говоря уже о непрекращающейся жаре, а ещё недостатке воды и еды.
— Но, если есть плохое, то есть и что-то хорошее, надо только его увидеть. Что ты скажешь о ночи, такой тёмной, что луна служит в ней фонарём? А о лисе, которая охотится при её свете? А о птицах Мазиры, которые получают воду и мясо от мёртвых? А о песке, который разглаживается ветром, тем самым ветром, который сдвигает дюны, словно они ничего не весят. А о людях, которые живут здесь и делают это место лучше. Нас формируют руки пустыни — солнце и песок. Подумай о Рахиме, об Эдале. Подумай обо мне. О своей матери.
Я поморщился и понадеялся, что Эмель не могла видеть моего лица.
— Я не знал её.
— Но в тебе есть часть её, и раз уж я тебя знаю, я знаю, что она была хорошим человеком.
Всё, что я знал о женщине, которая дала мне жизнь, это то, что это было ошибкой. Незадолго до женитьбы на моей матери, мой отец посетил группу восточных номадов, которые пользовались таким влиянием в пустыне, что часто уведомляли большие поселения и города о том, куда они направлялись. Там он повстречал женщину, которая, по его словам, покорила его. Его тянуло к ней, как ни к кому прежде. Они возлежали, и он даже захотел сделать её
