Он говорил, что это Дарий его сделал. Копье, пронзившее его насквозь. Идрис тоже пустил стрелу, попав в тварь точно в то место, где у Лоркана шрам.
"Откуда у тебя этот шрам?" Я не могу спросить об этом тише, чем сейчас, так как смотрю на него, и его хмурый взгляд становится еще глубже.
"Откуда у тебя этот шрам, Лоркан?" повторяю я, на этот раз мой голос тверд, это уже даже не вопрос, а обвинение.
Он смотрит на меня так долго, что становится слишком тихо, но каждое слово, сказанное генералом, звучит в моей голове громко и четко. Когда его глаза снова оказываются на моем лице, выражение его лица становится растерянным, но его молчание говорит мне обо всем.
Я вспыхиваю.
С моих губ срывается крик, я бросаюсь на него с кулаками наперевес, но он сжимает мое запястье и поворачивает меня так, что я оказываюсь спиной к его лицу: "Нара", — произносит он гортанное предупреждение: "Не надо".
"Ты мне солгал", — говорю я. Меня пронзает боль, я вырываюсь и с криком бросаюсь к нему: "Ты убил моего отца, и все же ты стоишь здесь, с самого начала зная, что ты сделал".
Он опускает взгляд, и я вспоминаю наш вчерашний разговор, каждую минуту, потраченную на то, чтобы сказать, как подло было с моей стороны лгать ему, когда он поступил еще хуже. Гораздо хуже.
"Почему?" Мой голос предательски срывается на трескучий шепот: "Почему ты заинтересовался мной, когда знал, кто я? Когда ты знал, что ты сделал с моей семьей".
Его взгляд не отрывается от земли, он боится посмотреть на меня: "Я не хотел".
Мои руки сжимают полумесяц так крепко; мне все равно, что он прорезает кожу и кости.
"Но когда я увидел тебя в тот день в твоей деревне, — он вдыхает, закрывая глаза: "От тебя исходила аура, которая заставила меня почувствовать себя довольным. Ты слишком сильно меня заинтриговала, чтобы я мог просто оставить тебя".
Заинтриговала.
Это слово, это проклятое слово превращается в яд, как только он его произносит.
И, словно набравшись смелости, он обращает свой взгляд на меня, в котором смешиваются мрачность и боль: "Я просто хотел быть рядом с тобой, чтобы всегда чувствовать это, но каждый раз, когда я смотрел на твою руку, я не мог этого вынести, потому что вспоминал, как легко ты возненавидишь меня, если узнаешь, что я сделал".
Я качаю головой, не переставая говорить: "Нет. В этом есть разница. Ты надеялся, что я никогда не узнаю, ты хотел меня в свои худшие моменты и замышлял заполучить Дария, не сказав мне ни слова, как акт мелкой мести. Возможно, он убил твоего отца, но ты убил и моего". Сердце заколотилось во все стороны, но я хочу только одного — забыть. Вернуться в те времена, когда я ничего не знала и у меня были только мои братья: "Ты трус и лицемер, Лоркан".
Эти два слова обрушиваются на него как удар. Горло сжимается, он сглатывает и говорит: "У меня не было выбора с твоим отцом. Иногда мои порывы бывают импульсивными, и я обращаюсь, единственный, кто сохранил мне рассудок, — это генерал, я в долгу перед ним".
"Значит, когда он приказал тебе убить моего отца, ты согласился?"
"Мне было всего семнадцать. Я не знал, что делаю…"
"А Адриэль? Ты знал, что делал тогда? Знал ли ты, что делаешь, превращая всех этих людей в то, чем ты являешься? Ты знал, что это ты напал на меня той ночью в лесу?"
"Тебе не должны были причинить вреда", — говорит он тихо и опустошенно, словно это поможет мне думать по-другому.
Мои глаза начинают слезиться, и я прижимаюсь к щеке, сдерживая слезы. Лоркан тянется ко мне, и я качаю головой, отступая назад. Его рука сжимается в кулак, и он опускает ее, прежде чем вздохнуть.
"Нара, пожалуйста", — говорит он: "Я слишком сильно люблю тебя, чтобы это все испортило".
Любовь, смешное слово, которое не имеет никакой ценности, когда кто-то говорит его, чтобы спасти себя.
Я смеюсь над ним.
Я ругаюсь на него.
Я почти рассыпаюсь перед ним.
"Ты не любишь меня". Я качаю головой, потому что, может быть, в самом начале я и могла считать это любовью. Но сейчас? Отточенные кинжалы колют и колют мое наивное сердце: "Ты использовал меня", — говорю я, осознавая это, и слова эхом проносятся мимо моих губ: "Как и все остальные".
"Это неправда". В его тоне звучит решимость: "Все это время я пытался защитить тебя, но когда я узнал, что ты помогаешь перевертышу, мне стало больно…"
"Ранило?" повторяю я с таким неверием: "Ты узнал, что я знаю о Дариусе больше, чем большинство людей, ты ждал, когда он появится, а потом все спланировал: ты, королева, генерал. Я всегда должна была быть приманкой для него, всегда".
"И ты удивляешься, почему это так?" Он огрызается, но я не отвечаю, и его взгляд ожесточается: "Он всегда пытался превзойти меня, он видел нас вместе и хотел разозлить меня, поиздеваться надо мной…"
Я жалко смеюсь над тем, как он ошибается, но он не обращает на меня внимания и продолжает, с каждым разом все ближе и ближе, пока для меня не осталось места, кроме комода.
"Если кто и использовал тебя, так это он, это он нехороший человек, ему плевать на тебя, плевать на людей, он ворует, потому что это его развлечение, его насмешка над всеми нами, он убивает, он соблазняет всех, кто попадается ему на пути, и отбрасывает их в сторону, когда ему надоедает. Ты для него никто, Нара, как никто из нас".
К тому времени, как он заканчивает, он дышит на меня, он уже не тот Лоркан, которого я когда-то встречала. Это он забрал у нас отца, это он сделал мне шрам, на который я не могу смотреть, не вспоминая тот день, это он первый, кого я… Я качаю головой: "Ты прав, он не твой брат", — говорю я, и в моем голосе нет ни единой эмоции: "Я бы никогда не относилась к своему так, как ты". Я делаю шаг к нему, достаточно уверенный, чтобы не показать слабость: "А может быть, я для него никто". Лгу ли я, говорю ли правду или просто хочу выговориться, мне все равно: "Но ты, венаторы, королева дают ему повод так относиться ко всем нам. Если бы только у меня был такой образ мышления, когда дело касалось тебя".
Его челюсть напрягается, а зеленые глаза приобретают оттенок темнее, чем в любом лесу. Он открывает рот, и я готовлюсь к тому, что он снова начнет меня кормить ложью, но он быстро закрывает его, когда его взгляд опускается на мою руку: "А что с резьбой?"
Понимая, что все еще держусь за нее, я поднимаю ладонь и раскрываю ее, глядя на засохшую кровь Дария, просочившуюся сквозь дерево. Она никогда не приносила мне удачи, а наоборот, хранила ее.
Я собрала все свои силы, чтобы ударить его по груди, и он отшатнулся назад, схватившись за нее руками: "Возьми ее", — говорю я: " Она была твоей с самого начала." Я выбегаю из его комнаты, захлопываю дверь и прижимаю пятки ладоней к глазам.
Проходит несколько секунд, и я вздрагиваю, услышав, как что-то разбивается о стены в его покоях.
Резьба.
Я зажмуриваю глаза, слыша, как он ломает новые вещи, и решаю уйти, на этот раз направившись к своей комнате.
Я дохожу до своей двери, медленно поворачиваю ручку и вижу Фрею, прислонившуюся к окну и играющую со своими обсидиановыми кудрями. Она поворачивает голову, как только я вхожу, и, расширив глаза, бросается ко мне с вопросом за вопросом. Она спрашивает, почему я здесь, как она волновалась, что не может заснуть.
Я смотрю на нее, достаю из кармана ножен ключи, которые я взяла у Эриона, и протягиваю их ей. Она смотрит на них, хмурится и берет обе мои руки в свои. Я не отрываясь смотрю на нее, на то, как она медленно забирает у меня ключи и кладет их на кровать. После этого она осторожно касается моих плеч, усаживая меня. Затем она устраивается напротив меня и произносит мое имя снова и снова, как далекое эхо.
