Адамса» и в какой — то момент не поцеловался с незнакомцем. Это почти ритуал посвящения. Не то чтобы я хотела с кем — то целоваться. Мой последний поцелуй все еще свеж в моих воспоминаниях, и я не знаю, сможет ли кто — нибудь когда — нибудь превзойти его.
Великолепное низкое хриплое пение встречает меня, как только я переступаю порог. Я останавливаюсь, на мгновение захваченная щемящей мелодией, которую напевают в микрофон. Отис Кармайн — невероятный музыкант. Его стиль — это сложная смесь блюза, рока, соула и фолка, в которой никогда не чувствуется принуждения. Он выходит за рамки жанров, потому что его голос такой чистый. Плюс, у него естественный голос, за который люди отдали бы жизнь. После того, как он побывал в «Дыре» и выступил, я навела о нем справки и узнала, что он играет примерно на дюжине инструментов. И все же он здесь, рискует получить изнуряющую кожную сыпь, чтобы выступить в «Безумном Адамсе».
Я игнорирую бар, не желая иметь ничего общего с джином из ванной, и ищу место, чтобы посмотреть представление. Я нахожу уголок, который не занят целующимися людьми, и жду. Отис исполняет еще пять песен, едва замечая толпу вокруг себя.
«Безумный Адамс» более сдержан, чем обычно; проникновенная блюзовая музыка убаюкивает всех, побуждая к спокойному наблюдению. Отис не смотрит на толпу. Он не взаимодействует и не рассказывает истории в перерывах между песнями. Его пальцы порхают по струнам гитары с легкостью, которая приходит от многолетней игры и природного таланта, которым большинство людей не обладают. Половину времени его глаза закрыты, но когда они открыты, кажется, что он ничего не видит перед собой. Разбитое сердце и боль в его текстах, возможно, просто уловка, но слушать его в полутемном, промозглом баре — настоящее чувство.
Отис встает, не обращаясь к толпе, и убирает гитару. Как только он уходит со сцены, люди толпятся вокруг него. Он подписывает салфетки, несколько рубашек и пару сисек с неохотным выражением лица. Если я не пойду поговорить с ним сейчас, он, вероятно, ускользнет, чтобы избежать общения с толпой.
Я выхожу из своего укрытия и пересекаю бар. Женщина передо мной продолжает поворачивать декольте в сторону Отиса. Он изо всех сил старается не пялиться на ее гигантские сиськи, но это настоящий вызов. Я чувствую себя извращенкой, потому что не могу перестать смотреть, и мне кажется, я вижу намек на сосок. Отис поворачивается ко мне. У него такие голубые глаза, что я всегда думала, что они отретушированы на фотографиях, но это не так. Прямо сейчас они выглядят усталыми и раздраженными.
— У тебя есть что — нибудь, что ты хочешь, чтобы я подписал? — Отис приподнимает дугообразную бровь. Как и все остальное в нем, они острые. Я видела только фотографии, на которых он выглядел озорным или раздраженным, в зависимости от ситуации.
Женщина бросает на меня сердитый взгляд через плечо, но я игнорирую ее.
— Вообще — то, я надеялась, что мы сможем поболтать несколько минут.
— Разве ты не видишь, что он занят? — «Декольте» скрещивает руки на груди, еще выше выпячивая ее. Да, это определенно сосок.
Я поднимаю бровь, глядя на Отиса. — А ты, что скажешь?
Вблизи легко понять, почему мужчины и женщины из кожи вон лезут, чтобы оказаться рядом с Отисом Кармайном. Харизма сочится из его пор. Его темные волосы растрепаны и искусно взъерошены. Они длиннее сверху и короче по бокам. Некоторые пряди потные и немного вьются от влажности. Он подтянутый, но гибкий, в чем — то сильно отличающийся от Атласа, который весь состоит из сплошных мышц. Забавно, в каком — то смысле они почти напоминают мне друг друга, хотя у них нет ничего общего. У Атласа золотистая кожа и волосы, в то время как Отис смуглый, с бледной кожей и темными волосами. И все же, каким — то образом, у них схожая аура.
Отис, должно быть, что — то заметил по моему лицу, потому что бросает еще один взгляд на «Декольте», прежде чем кивнуть мне.
— Вон там есть столик. — Отис указывает на освободившуюся кабинку.
Я немного сомневаюсь, стоит ли садиться в липкую кабинку, но я отбрасываю свое отвращение и проскальзываю внутрь, прикасаясь как можно меньше. Отис сначала засовывает футляр для гитары, а затем садится напротив меня.
— Я узнал тебя, — говорит Отис, как только устраивается поудобнее.
Я удивлена. Не знаю почему. Не то чтобы все не смотрели эти дурацкие Игры. Но я немного разочарована тем, что Отис увлекся ими, как и все остальные.
— Да, в общем — то, поэтому я здесь.
Официантка подходит к нашей кабинке и ставит напиток перед Отисом. Она наклоняется над столом, практически тыча грудью ему в лицо. Что происходит со всеми этими женщинами и их сиськами? Я вздыхаю и жду, когда она закончит.
— За счет заведения. И если тебе еще что — нибудь понадобится, просто дай мне знать.
Отис натянуто улыбается и кивает ей. Похоже, она воспринимает это как приглашение остаться. Она опирается бедром о край стола, и все кренится.
— Ты не возражаешь? — Я ворчу, не желая, чтобы джин из ванны разлился по всему столу. Одному богу известно, какие микробы в нем могли скопиться, прежде чем оно выплеснулось мне на колени.
Официантка с раздражением встает со стола и уходя бормочет что — то неприятное обо мне себе под нос. Когда Отис улыбается, в его улыбке есть нотка теплоты.
— Ты хочешь, чтобы я вернулся и сыграл в «Дыре»? — Спрашивает Отис, застав меня врасплох.
Я наклоняю голову, хмуря брови, когда смотрю на Отиса. Он отодвигает принесенный официанткой напиток. Он тоже видимо знает, что здесь нужно держаться подальше от выпивки.
— Итак, э — э, да, — мямлю я, пытаясь вспомнить, что я собиралась сказать.
— «Дыра». Бар «Джерри», верно? Мы там уже встречались. Ты там не работаешь? — Отис наклоняет голову, выглядя таким же смущенным, как и я. — Или, если ты здесь не за этим, чего ты хочешь?
— Как ты вспомнил меня из «Дыры»? — Какого черта Отису помнить одну официантку в захудалом баре? — Мы почти не виделись в тот вечер.
Отис слегка улыбается, и легко понять, почему женщины швыряют в него своими трусиками, когда он на сцене.
— Это было классное место. Хорошая атмосфера. Джерри был порядочным, и люди были благодарны.
Ха. Надо будет сообщить Джерри. Он будет в восторге.
— Вообще — то, я здесь не поэтому. — У меня пересохли
