— Никак, — буркнул Андрей Николаевич. — Попробуй — увидишь.
— Я попробовал, — не сразу признался Коля, — В райком ходил.
— Коля, в твои годы уже нельзя быть таким дураком, — сказал дед. — Что я терпеть не могу в вашем поколении, так это самоуверенность при простоте ума.
— Примерно так, — согласился внук. — Ты, дед, правильно заметил. Я туда пошел дураком, а вышел умным.
— Слава Богу…
— Но боюсь, что теперь туда загонят бульдозер и все выгребут, — сообщил Коля. — И бараки, и траву…
— Выгребут, — определенно сказал Андрей Николаевич. — Пока ты паришься и чаи с дедом распиваешь.
— Без меня былинки не сорвут, — с некоторым удовольствием заявил внук. — Я ворота запер на два замка и опломбировал. И аншлаг выставил: собственность МВД. Ну и слух запустили, будто снова тюрьма будет.
— Накаркаешь…
— Тут все средства хороши, — отпарировал Коля. — Времени слишком мало. Берег моет здорово. Через три-четыре года может и собор навернуться.
— Что ты говоришь? — Андрей Николаевич подскочил. — Да там же не мыло никогда!
— Не знаю, — пожал плечами внук. — Теперь берег валится по метру в год, а то и больше.
— Вот как, — задумчиво произнес дед. Коля напрягся, потянулся к деду.
— Что с тобой?!
— Ничего…
— Но у тебя лицо страшное!
Андрей Николаевич зачерпнул квасу, выпил и остатки полил себе на голову.
— Перепарились немного, — отфыркиваясь, объяснил он. — Или угар остался…
Внук сдернул с гвоздя брюки, достал папиросы и закурил. Смотрел внимательно, тянул враз повлажневший табак и не верил.
— Что в райкоме сказали? — спросил дед.
— Дорого, сказали, музей этот обойдется, — пояснил Коля. — Денег таких нет. Надо строить материальную базу коммунизма.
— Потом он дороже обойдется, — сдержанно проговорил Андрей Николаевич. — Не сказать и во сколько…
— Ты что имеешь в виду? ..
— Ничего, — бросил дед. — Дорого встанет, и все. Пошли!
Не дожидаясь внука, дед распахнул дверь и нырнул в огненный жар.
— Поддай!
Коля молча зачерпнул кипятка, изловчился, чтобы не ошпарило, и выплеснул на каменку. Нити черной сажи под потолком закружились вихрем, прильнули к закоптелым доскам, словно кошачья шерсть. Коля взял было часы с подоконника, но отдернул руку: накалились.
— Не баня, а карибский кризис, — буркнул он. — Вроде переборщили.
— Терпи, — сказал дед. — Кстати, что там, на Кубе-то?
— На Кубе революция. Американцы душат, наши, как всегда, помогают, — без интереса сообщил Коля.
— Значит, она все-таки жива, — медленно проговорил дед. — Жива, зараза…
— Кто? — спросил внук, натягивая шапку.
— Кто-кто! — неожиданно разгневался Андрей Николаевич. — Мировая революция, вот кто!
Внук присвистнул, хотел съязвить, уже и губы сложились в усмешке, но, видно, передумал. Он забрался на полок, сел рядом с дедом и поболтал ногами.
— Послушай, дед, — неторопливо начал он. — Ты все время темнишь, все время себе на уме. Но со мной-то, в бане, можно говорить откровенно? Или ты меня презираешь, что я в органы попал?.. Кончай темнить, а?
— Что я тебе натемнил? — проворчал дед, укладываясь на полке. — Поддавай!
— Погоди, дед, — миролюбиво сказал Коля. — Не обижайся. Допустим, что ты делал в женском монастыре в тридцать третьем?
— В тюрьме сидел, — буркнул Андрей Николаевич. — Что я всю жизнь делал?
— Вот видишь, когда признался!
— А ты меня раньше не допрашивал! Это сейчас научился…
— Мог бы и сам рассказать, без допросов, — обиделся внук. — Теперь все можно говорить! И газеты обо всем пишут!
— Обо всем ли, Коля? — Дед поправил веник под головой и повернул лицо к внуку. — Ты же закончил историческое отделение. Тебя пять лет чему учили? Кроме диалектического материализма?.. Истории учили. Так ты должен мыслить исторически, а не так, как тебе подают мысль: обсосанную и прилизанную. Учись, раз не выучился!
— Кто же меня учить будет?
— Жизнь научит, мордой об лавку.
— Научит, — согласился Коля. — А ты — не жизнь? Что тебе стоило сказать, что и в монастыре сидел?
— Я и сидел-то там — месяц, — отмахнулся дед. — Забыл уже…
— Врешь, не забыл! — подхватил внук. — Ты ничего не забыл, я же вижу. Я даже вижу, когда ты вспоминаешь. У тебя все на лице написано, когда ты думаешь.
— Прозорливый, — заворчал Андрей Николаевич. — Один такой прозорливый по фамилии Недоливко сотнями на тот свет отправлял. Тоже говорил — насквозь вижу.
— Оставь мою службу в покое, — попросил Коля. — Я и сам не рад… В конце концов, я там временно. Да и паспорта крестьянам давать — это кое-что значит. Дело знаменательное и символическое.
— Это так, символическое, — пробубнил дед. — Теперь вся Советская власть только на бумажке.
— Да я знаю, — засмеялся Коля. — Ты старый антисоветчик. Только паспорт — это, по крайней мере, свобода передвижения. Маленькая, но свобода.
— Я антисоветчик? — Дед сел. — Я за Советскую власть воевал!
— Это мне известно. Ты скажи про другое…
— Ничего тебе не известно! — Андрей Николаевич спрыгнул с полка и пошел в предбанник, так и не допарившись. Внук снял шапку, сбросил рукавицы и потащился следом.
— Ты обижаешься, как девушка, — сказал он, подождав, когда дед напьется и чуть успокоится.
— Потому что у тебя милицейские замашки! — отрезал дед. — Даже не милицейские, а НКВД.
— Я же пошутил!
— Молодец…
— Ну, прости, дед… — затянул Коля. — Времена и в самом деле изменились. Двадцатый съезд же был…
— Изменились времена. — Андрей Николаевич утерся полотенцем. — Дед по лагерям, внук в милиции. Пожалуй, кое-что изменилось. Только не пойму пока, в какую сторону… Советской власти как не было, так и нет.
— За что же ты воевал?
— Но не за эту, — отрезал дед. — За эту я сидел.
Коля подсел поближе, приобняв деда, примиряюще потискал его сухое, жилистое плечо.
— Вот видишь… А нас не учили, какая та, какая эта. Мы только одного вождя вырвали из учебников и все. Остальное по-старому.
— И хорошо, — проворчал и сгорбился Андрей Николаевич. — Поживите пока так, дальше видно будет.
— Чего хорошего? — серьезно спросил Коля. — Я же чувствую… А вы на самом деле темните. Тот старик, что из-за монастыря приходил, тоже какой-то… Будто все верно говорит, а что-то недоговаривает.
— Он есаульский? — слегка оживился дед.
— Вроде бы… Пенсионер.
— Как фамилия?
— Не сказал, — пожал плечами внук. — Его дедом зовут. Все дед да дед. Говорят, у милиции отирается. Только я узнал. Деревнин его фамилия.
— Деревнин, — спокойно повторил Андрей Николаевич. — Знакомый человек… Ты бы, Коля, похлопотал, чтоб мне в школе разрешили работать. Я же в лагерях работал… Зима начнется, что буду делать?
— Ко мне на зиму, — предложил Коля. — У меня вагончик теплый.
— А ты мне допросы устраивать начнешь?
— Постепенно сам расскажешь, — усмехнулся он. — Зимние вечера длинные. Сядем рядком, поговорим ладком…
— Не дождешься.
Внук встал на корточки перед дедом, заглянул ему в лицо.
— Но почему?.. Ты мне скажи, дед? Я пойму тебя! Мы же всегда друг друга понимали! Ты мой родной дед.
— Потому ничего не скажу, — отрубил Андрей Николаевич.
— Хотя бы про монастырь?
— Монастырь отстаивай, — сказал дед. — Его надо сохранить. И тебе в этом прямой резон. Там твоя родня схоронена.
— В монастыре?! А кто?
— Да есть. — Андрей Николаевич стал загибать пальцы. — Мой дядя, епископ Даниил, брат мой, Саша. Потом… Потом твой прапрадед Прокопий.
Коля помолчал, сгреб с себя листья от веника, встряхнулся.
— Можно было и раньше сказать… Я бы могилы поискал.
— Не найдешь, — бросил дед. — На них бараки стоят. А кресты в окна вставили.
— Разве это кресты?! Я еще подумал: какие красивые решетки…
— Решеток красивых не бывает, — вымолвил Андрей Николаевич. — В каждой решетке мне видится крест… После этого…
— Ну, ну? — подтолкнул внук. — Что ты замолчал?
— Да отстань ты! — рассердился дед. — Прилип, как банный лист. Все равно ничего не скажу.
Коля вскочил, взмахнул руками и закричал:
— Но почему, дед?! Почему?!
— Потому что не хочу ломать твою жизнь! Понял?! Не хочу и не буду!.. Ты и так моей дорожкой пошел. Не хочу! Ничего ворошить не хочу. Потому что зло пойдет. От правды зло пойдет, а это, Коля, самое страшное. Нам бы сейчас лет на десять в забвение… Чтобы все забылось, чтобы души отдохнули. И никто бы не мешал народу жить!.. Да где там! Молюсь, что хоть успокоилось немного…
Внук обвял, неторопливо уселся на скамейку, опустил голову.
— Как же мне понять?.. Как мне разобраться, дед? А я знать хочу, что было. Все знать хочу! Кто меня на исторический запихал? Ты!.. И только раздразнили. Теперь ты дразнишь… Я же не слепой, все вижу. Советской власти и правда нет. По крайней мере, в Нефтеграде. Там Чингиз-власть… Когда это началось? Почему?.. Мы же начали коммунизм строить! Как же строить, если и Советской власти нет!.. И если нет ее, нет и социализма… Мне от этих мыслей страшно делается, когда думать начинаю. К тому же война может быть в любую минуту, дед! Американцы просто так Кубу не оставят… Ты заикнулся о мировой революции. А я и о ней почти ничего не знаю. И в душе горжусь кубинской революцией!.. При чем здесь мировая, не понимаю. Говорят, Фидель — вождь кубинского пролетариата. Знаешь, дед, отец мне лгал, потому что боялся. Он с детства запуган, и я его понимаю. А ты… не хочешь говорить правды, потому что жалеешь. И это принимаю… Мое поколение, дед, обмануто дважды. Мы еще в институте говорили… Нас вообще лишили правды. И мы за это поплатимся. Нас, как безмозглых баранов, принесут в жертву. Жалко… Нельзя верить тому, кто обманывает, но и обманутым тоже нет веры.
