«Только во имя этого мирного развития революции, – пишет Ленин, – возможности, крайне редкой в истории и крайне ценной, возможности, исключительно редкой, только во имя ее большевики… могут и должны, по моему мнению, идти на такой компромисс».
Его суть: пусть меньшевики и эсеры сами формируют правительство, ответственное только перед Советом, и передают Советам всю власть на местах. Большевики не входят в это правительство и отказываются «от выставления немедленно требования перехода власти к пролетариату и беднейшим крестьянам, от революционных методов борьбы за это требование». «Нам бояться, – пишет Ленин, – при действительной демократии нечего, ибо жизнь за нас…» Но такого рода компромисс обеспечил бы «мирное движение революции вперед, мирное изживание партийной борьбы внутри Советов».
В ожидании оказии эта статья, более похожая, впрочем, на новое письмо в ЦК, лежит еще два дня. 2 сентября объединенный пленум ЦИК принимает резолюцию о поддержке Директории. И 3 сентября Ленин пишет в постскриптуме: «…По прочтении субботних и сегодняшних, воскресных газет, я говорю себе: пожалуй, предложение компромисса уже запоздало… Да, по всему видно, что дни, когда случайно стала возможной дорога мирного развития, уже миновали. Остается послать эти заметки в редакцию с просьбой озаглавить их: “Запоздалые мысли”… иногда, может быть, и с запоздалыми мыслями ознакомиться небезынтересно»[831].
После отъезда Крупской Вийк снова переселил Владимира Ильича из квартиры Ровио. На сей раз к финскому шведу, рабочему Артуру Блумквисту. «Мы, конечно, и понятия не имели тогда, – вспоминала жена Артура Эмилия, – что это был Ленин… Он был очень отзывчивым, чутким к окружающим его людям. Никогда не утруждал и не беспокоил других своим присутствием. Он много работал».
Однажды, рассказывает Эмилия, он перевел хозяевам статью из русской газеты, в которой сообщалось, что сыщики напали на след Ленина, укрывающегося где-то в Петрограде. Статья заканчивалась словами: «Арест Ленина является делом нескольких дней». Лукаво улыбнувшись, гость прищурился и сказал: «Жаль, очень жаль Ленина!» Через год и семья Усениуса и семья Блумквиста получат от Владимира Ильича с дружественными дарственными надписями его книгу «Государство и революция»[832].
Глава 4
«Кризис назрел»
«Синяя тетрадь»
Вот текст записки Каменеву от 7 июля 1917 года, которая уже цитировалась выше: «Entre nous [между нами]: если меня укокошат, я Вас прошу издать мою тетрадку “Марксизм о государстве” (застряла в Стокгольме). Синяя обложка, переплетенная. Собраны все цитаты из Маркса и Энгельса… Есть ряд замечаний и заметок, формулировок. Думаю, что в неделю работы можно издать… Условие: все сие абсолютно entre nous!»[833]
Тетрадь доставили в Разлив. А когда Ленин перебирался в Финляндию, то перед тем как лезть в паровозную будку к Гуго Ялаве, передал «синюю тетрадь» Шотману, повторив несколько раз, чтобы берег он ее «пуще глаза своего» и, в случае ареста Владимира Ильича на границе, сразу отдал в ЦК. А уж после границы, в Териоках, первым делом спросил: цела ли тетрадка? И когда Александр Васильевич вернул, – «поспешно сунул ее за пазуху»[834].
Почему? Чего ради в минуту реальной опасности он печется о какой-то тетрадке с цитатами из Маркса? Для начетчиков, для тех, кого Энгельс называл «попами марксистского прихода», ответ очевиден: он искал у классиков указаний для решения проблем, поставленных русской революцией.
Но читатель, возможно, уже убедился, что подобные решения Ленин искал не в книжках, а в самой жизни. А жизнь ставила все тот же «проклятый вопрос», который вставал сотни и тысячи лет назад, еще во времена первых восстаний рабов: что дальше?
Ну, хорошо, предположим, что революция в России победит. А дальше? Кто и как будет управлять этой гигантской страной? Ленин много думал, писал об этом и раньше. Но по мере того, как в Европе назревал революционный кризис, вопрос вставал все более остро.
Маркс и Энгельс проанализировали опыт прежних европейских революций. Рекомендаций для русской революции XX столетия они, естественно, дать не могли. Но важен был их угол зрения, метод анализа, их выводы и прогнозы. И еще в Цюрихе Владимир Ильич приступает к сбору материалов для работы «Марксизм о государстве». Итогом как раз и стала «синяя тетрадь» в 48 страниц, исписанная убористым почерком. Этот материал и был использован Лениным для написания в июле-сентябре 1917 года книги «Государство и революция. Учение марксизма о государстве и задачи пролетариата в революции».
В предисловии Владимир Ильич пишет, что «вопрос о государстве приобретает в настоящее время особенную важность и в теоретическом и в практическо-политическом отношениях». В теоретическом – потому, что толкование данной проблемы нынешними оппортунистическими лидерами «отличается подлым лакейским приспособлением “вождей социализма” к интересам… “своего” государства». А в практическом отношении – потому, что «вопрос о разъяснении массам того, что они должны будут сделать… в ближайшем будущем» уже приобрел «самое злободневное значение…»[835].
Будь на месте Ленина кто-либо из породы «премудрых пескарей», он, видимо, усомнился бы, – стоит ли человеку, сидящему в подполье и мечтающему о возвращении на открытую политическую арену, человеку, официально обвиненному в измене государству, человеку, которого все «истинные патриоты» считают предателем своего отечества, – стоит ли ему выходить на публику с подобными сюжетами.
Не лучше ли оставаться в кругу понятных массе насущных вопросов, а не залезать в теоретические дебри. Тем более что он неизбежно затронет достаточно болезненные проблемы. Ибо именно в массовом сознании веками укоренялось представление, что отечество и государство – одно и то же. И законная, естественная любовь к своей родине должна распространяться и на «свое» государство, а затем и на «свое» правительство, каким бы оно ни было. Иначе ты – не патриот.
Но подобных «премудрых» советов Владимир Ильич все равно бы не услышал. В своей работе он как раз и берется за уяснение того – для всех ли подданных данное государство является «своим»?
Классовую борьбу, пишет Ленин, разрушающую иллюзию «единства нации», придумали не марксисты. Ее жестокую реальность выявили и проанализировали буржуазные ученые задолго до Маркса. По ходу истории эта борьба временами настолько обострялась, что грозила обществу «пожиранием друг друга». Дабы не случилось такого, для обеспечения «порядка», уже на заре человеческой истории и появляется государство.
Но было бы заблуждением полагать, что государство гармонизирует противоречивые интересы граждан. Что оно блюдет «порядок» во имя неких общих и более высоких «государственных» целей. Нет, считает Ленин, – это не благотворительная организация всеобщего примирения.
Реальная власть в обществе принадлежит наиболее сильному в экономическом отношении классу. Государство делает его сильным и политически. И там, где есть богатые и бедные, оно проводит политику, определяемую, и прямо, а чаще – косвенно, интересами меньшинства «состоятельных граждан». Именно они являются «элитой» и «власть имущими», ибо государство обеспечивает, как выразился Ленин, – «всевластие богатства»[836].
Даже тогда, когда государство пытается удовлетворить насущные потребности «низов», оно делает это отнюдь не по соображениям гуманности, а тем более – справедливости. Оно понимает, что это – необходимое условие сохранения, стабилизации данного порядка. Ибо напор со стороны «низов» способен разрушить существующий режим как таковой.
«Право есть ничто, – пишет Ленин, – без аппарата, способного принуждать к соблюдению норм права». Государство как раз и является той особой формой «организации насилия», которая позволяет «власть имущим» удерживать данную общественную систему хоть в каком-то – пусть и не очень устойчивом – равновесии, напоминающем состояние плохо прикрытой «гражданской войны».
Напоминая о всей предшествующей многовековой истории, Владимир Ильич отмечает: «Понятно, что для успеха такого дела, как систематическое подавление меньшинством эксплуататоров большинства эксплуатируемых, нужно крайнее свирепство, зверство подавления, нужны моря крови, через которые человечество и идет свой путь в состоянии рабства, крепостничества, наемничества»[837].
Но может быть, все это осталось в прошлом? О каких «морях крови» можно говорить применительно, скажем, к столь демократичному и либеральному Временному правительству Александра Федоровича Керенского?
